Россия распятая - Глазунов Илья

В ответ на мольбы Китежа спасти от глумления церкви, жен, детей и старцев Бог велит архангелу Михаилу:

А Мельников-Печерский так излагает эту же легенду: «Подошел татарский царь ко граду Великому Китежу, восхотел дома огнем спалить, мужей избить либо в полон угнать, жен и девиц в наложницы взять. Не допустил господь басурманского поруганья над святыней христианскою. Десять дней, десять ночей батыевы полчища искали града Китежа и не могли сыскать, ослепленные. И досель тот град невидим стоит – откроется перед страшным Христовым судилищем. А на озере Светлом Яре тихим летним вечером виднеются отраженные в воде стены, церкви, монастыри, терема княжеские, хоромы боярские, дворы посадских людей. И слышится по ночам глухой заунывный звон колоколов китежских. Так говорят за Волгой. Старая там Русь, исконная, кондовая».

По народным представлениям, град Китеж, скрытый от глаз греховного мира, – земной рай, откуда праведники посылают грамоты людям, наставляя их, как жить в миру. Жизнь в славном Китеже совсем особая – ясная и светлая. Можно попасть в него и заживо, но возврата оттуда нет. А попасть можно так: отговев и причастившись, без ума и посоха надо пройти по Батыевой тропе к Светлому Яру, там откроется в одном месте темная пещера – вход в Китеж-град. И путник входит в открытые врата затонувшего мира, храня веру в существование чуда на земле.

Много спорили и спорят о происхождении легенды, изучают почву, измеряют глубину озера, ныряют с аквалангом на дно Светлояра. Доказывают научно, что нет и не могло быть града Китежа в озере, что другой Китеж штурмовали полчища Батыя, в другом месте остатки древней крепости. Но главная прелесть легенды о граде Китеже в том, что раскрывает она и красоту, и удивительную чистоту народа, хранящего в своей памяти светлую веру в чудо, в красоту земную. Удивителен все-таки мир России, где рядом со сверкающими стеклом железобетонными корпусами заводов и комбинатов, космическими кораблями и сложными электронными машинами живет вера в легенду, в град Китеж – невидный и взыскующий, ушедший до времени, до срока означенного, в синие воды озера Светлояра…

Шофер Миша мчит нашу машину к Светлояру. – Сейчас ничего особенного не увидите – летом надо, – говорит он.

За ветровым стеклом пробегают белые свечечки берез, вьются проселочные дороги, на которых лежит выпавший ночью первый снег. Легкий мороз сковал грязь и обратил лужи в куски серебра, тускло отражающего серое; ненастное небо. Только над горизонтом (не там ли, где озеро Светлояр?) узкий светоносный прорыв в уже зимнем небе…

Пролетает деревня Знаменка… Должен сказать, что впервые в жизни под Нижним Новгородом я испытал чувство поистине великого изумления перед фантастичным богатством резьбы наличников на крестьянских избах. Самая распаленная фантазия не может (даже после северных изб!) представить себе все творческое буйство и великолепие по-царски изукрашенной резьбы. Слов нет – надо видеть! Здесь и солнце, и узор снежинок, и разгул весенних лугов, и гирлянды цветов, увенчанные коронами, и сидящие птицы, готовые слететь с деревянных веток!… Ажур и барельеф – почти скульптура, – и ни одного одинакового окна! Ни одного на сотни изб! Как души человеческие, все разные. Хотя конструкция изб одна. Под крышами висят венки – древняя традиция языческой Руси.

– Это кто ушел в армию. Ребятам девушки плетут при расставанье. Он в армии, а венок висит под крышей, как память о нем, – в армии человек, значит! – поясняет Миша. – А вот река Керженец; может, это и враки, но старики говорили, по ней Стенька Разин плавал, здесь озеро Разина есть, за Семеновом.

Из– под колес машины вылетают сороки, поэтические спутники русской зимы.

– А окно можно мастеру заказать?

– Можно. Здесь все режут, – снисходительно отвечает Миша. – Рублей десять – пятнадцать стоить будет. Может, чуть поболе! Он крутит приемник «Москвича», автомобильное радио звучит в полную силу. Впереди разъезд у ветряных мельниц, направо – село Владимирское, что у самого озера Светлояр.

В центре – покосившийся шпиль церковки. Тут наша машина неожиданно стала. Миша поднял капот и деловито стал копаться в моторе.

– Пока сходите на озеро – починю, – обнадежил он, улыбаясь широкой улыбкой, обнажающей розовые, словно с подпиленными белыми зубами, десны. У него широкое лицо в веснушках, желтые ресницы и брови.

В небольшой чайной села Владимирского не было ни знакомых шишкинских медведей, ни «Девятого вала» Айвазовского. На стене строго и деловито висел лозунг: «Коммунизм создается трудом и только трудом миллионов!», а рядом – другой: «Товарищи! В борьбе за молоко и мясо не теряйте ни полчаса!» И только потом я заметил под стеклом вправленные в раму репродукции с картин, где в бурке мчался Чапаев наперегонки с гоголевской «Тройкой».

Когда я стал рисовать старинную, интересную по архитектуре церковь, за спиной, как всегда, появились любопытствующие, преклонных лет люди. Начался разговор. Я наводил его на град Китеж.

– А как звон-то слышно? – спрашиваю вскользь у моих собеседников – старика и старушки. – Колокола звонят в Светлояре под водой?

– Да нет, – отвечает старик, – болтают только зря. – Он пристально посмотрел на меня: – Побасенки это все.

– А я вот слышал, что звонят, – приехал специально на озеро посмотреть, нарисовать его, стариной поинтересоваться.

– А может, ты услышишь, пойди. Люди слышат, и ты услышишь, чем ты хуже других? – успокоила меня старушка после некоторого раздумья.

– Держи карман шире, услышишь сейчас, – с ехидцей вмешался старик, – колокола-то звонит только в праздники, и то в престольиые. А сегодня, что? Ничего!

Мальчишки, молча слушавшие эту беседу, фыркнули, и один степенно сказал:

– Сказки, вранье все это. В озере глубина двадцать восемь метров, вода чистая и прозрачная, и ничаво там нет. Мы не слышим никаких колоколов, когда рыбу удим! Нам училка все рассказала про это озеро, – у нас лагерь там пионерский на горах разбит летом! Купаемся…

– Не только звон слышно, – упорно продолжает старуха, – много здесь такого бывает, чего нигде больше не увидишь. Один человек видел, как с неба серебряная веревка опустилась, дошла до воды, вода вскипела белой пеной, вышли из воды по четыре в ряд с хоругвями старцы и потерялись в небе.

Рассказывают мне и более современную интерпретацию: «Ехал из города Семенова на такси человек, доезжает до озера Светлояра. Остановил шофер машину у воды: „Приехали, – говорит, – вылезай“. А он говорит: „Не бойся, добрый человек, поезжай по воде к середине озера“. Не помнит сам шофер, как доехал до середины озера, – оглянулся – машина на другом берегу, в руках смятые деньги, а по озеру только круги идут…»

Тут же не смог и закончить рисунок – почти бегом побежал по дороге, которая ведет к Светлояру. До сих пор, до наших дней, называется эта дорога тропой Батыя. По ней вел Гришка Кутерьма вражескую конницу. Многие прошли по ней, ожидая встречи с чудом. Пошел я с бьющимся сердцем. За селом, как в сказке, три дороги круто расходятся: прямо, направо, налево. Пошел прямо – и не ошибся. Впереди, за полем, лес, – вспомнил нестеровскую картину «Два лада» – березы, белые и нежные, стеной стоят за полем на холме. И вдруг… Вот оно – озеро… Маленькое, ровное, почти круглое, как рисуют на древних иконах в житиях подвижников. Вода прозрачная и недвижимая, как налитая в огромную чашу, края ее образуют с одной стороны холмы, а с другой – поля, где некогда росли дремучие леса. В них и терялась тропа Батыя… Под чьей-то ногой или звериной лапой хрустнула ветка в лесу… А с севера ползут и ползут тяжелые свинцовые тучи, застилая весь горизонт, как некогда дымом пожарищ застилали русские просторы орды Бату-хана. Тишина до звона в ушах… Хочется обойти озеро, увидеть его со всех сторон. Оно отовсюду грустно и красиво. Голые ветви девически-нежных берез целомудренно закрывают воды Светлояра. Дымчато-строгие стволы и ветви сплетены в длинные напевы узоров, изысканные и простые, совсем как на древних тканях. Маленькие, пробивающиеся из-под земли сосенки, как княжичи среди верной дружины на дедовских тризнах, слушают суровую быль о дальних походах и жарких сечах с врагами. Вспомнилась лучшая картина Васнецова «Боян». На кургане сидят седые воины и слушают Бояна, его песни сливаются с шумом ветра и вторят буйному вихрю косматых туч. Мальчик, княжич, как маленький орленок. Для него песня Бояна – решение всей дальнейшей судьбы, первое приобщение к служению великой идее, пробуждение жажды подвига, пламя которого уже зажгло не по летам мужественное сердечко будущего Великого князя земли русской…