Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
Так превосходно жили вдвоём Уленшпигель и Неле, радостно созерцая вдали свободные острова Зеландии, вблизи — леса, замки и крепости и вооружённые корабли гёзов, охраняющие побережье.
Часто ночью они поднимались на башню и, сидя здесь на верхней площадке, перебирали тяжёлые испытания и радости любви, прошедшие и предстоящие. Они видели отсюда море, которое приливало и отливало у побережья, неся свои волны, светящиеся в это жаркое время, бросая их на острова, точно пламенные видения. И Неле пугалась, завидев в «польдерсах» [194] блуждающие огоньки, которые — говорила она — суть души несчастных покойников. А все эти места были полями сражений.
Блуждающие огоньки трепетали над лугами, проносились над плотинами, потом, как бы не в силах расстаться с телом, из которого вышли, возвращались в «польдерсы».
Однажды ночью Неле сказала Уленшпигелю:
— Смотри, как их много в Дейвеланде и как высоко они летают: со стороны Птичьих островов их больше всего. Хочешь туда, Тиль? Мы примем снадобье, которое показывает смертным глазам невидимые вещи.
— Если это то снадобье, которое меня носило на великий шабаш, — ответил Уленшпигель, — то я не больше верю в него, чем в пустой сон.
— Не следует отрицать силу чар, — сказала Неле, — пойдём, Уленшпигель.
— Пойдём.
На другой день он попросил у магистрата, чтобы ему на смену был поставлен зоркий и верный солдат стеречь башню и зорко глядеть за округой.
И они с Неле направились к Птичьим островам.
Проходя по лугам и плотинам, они видели маленькие зеленеющие островки, между которыми бурлили морские воды, а на поросших травою холмах, доходивших до дюн, — большие стаи чаек, гагар, буревестников; одни сидели неподвижно, покрывая острова белой пеленой; другие тысячами носились в воздухе. Земля под ногами была усеяна гнёздами. Когда Уленшпигель наклонился, чтобы поднять лежавшее на дороге яйцо, на него с криком налетела чайка; на её призыв птицы слетелись сотнями, тревожно крича, кружась над головой Уленшпигеля и над соседними гнёздами, но не решаясь приблизиться.
— Уленшпигель, — сказала Неле, — эти птички просят пощадить их яйца.
И, задрожав всем телом, она прибавила:
— Мне страшно; вот солнце заходит, небо побелело, звёзды проснулись; это час духов. Смотри, красные испарения носятся над землёй. Тиль, дорогой мой, что там за адское чудовище разверзло в облаке свою огненную пасть? Посмотри по направлению к Филиппсланду [195], где король-палач ради своего жестокого честолюбия дважды погубил такое множество несчастных людей; видишь, как там пляшут блуждающие огоньки; в эту ночь души несчастных, убитых в боях, покидают холодные круги чистилища, чтобы подняться на землю и обогреться её теплым воздухом. В этот час ты можешь просить о чём угодно Христа, бога добрых волшебников.
— Пепел стучит в моё сердце, — сказал Уленшпигель. — О, если бы Христос мог показать тех Семерых, пепел которых, рассеянный по ветру, должен осчастливить Фландрию и весь мир.
— Маловерный, — сказала Неле, — ты их увидишь с помощью снадобья.
— Может быть, — сказал Уленшпигель, показывая пальцем на Сириус, — если какой-нибудь дух сойдёт с этой холодной звезды.
При этом движении блуждающий огонёк, кружившийся вокруг него, сел на его палец, и чем настойчивее он старался сбросить его, тем крепче держался огонёк.
Неле, при попытке избавить Уленшпигеля, получила свой огонёк на кончик пальца.
— Отвечай, — сказал Уленшпигель, щёлкнув по своему огоньку, — ты душа гёза или испанца? Если ты душа гёза, уходи в рай; если ты душа испанца, возвратись в ад, откуда пришла.
— Не оскорбляй душ, хотя бы это были души палачей, — сказала Неле.
И, подбрасывая огонёк на своём пальце, она говорила:
— Огонёк, милый огонёк, какие новости принёс ты из страны душ? Чем они там заняты? Едят ли и пьют, хотя без ртов? Ибо ведь у тебя нет рта, славненький огонёк. Или они принимают образ человеческий лишь в благословенном раю?
— Как можешь ты, — сказал Уленшпигель, — терять время на разговоры с печальным огоньком, у которого нет ни ушей, чтобы слышать тебя, ни рта, чтобы ответить тебе?
Но Неле, не слушая его, говорила:
— Ответь своей пляской, огонёк. Я трижды спрошу тебя: раз во имя господа бога, раз во имя пресвятой девы и раз во имя стихийных духов, которые посредничают между богом и людьми.
Она это сделала, — и огонёк подпрыгнул три раза.
Тогда Неле сказала Уленшпигелю:
— Разденься, я разденусь тоже; вот серебряная коробочка с снадобьем для сновидений.
— Мне всё равно, — ответил Уленшпигель.
Раздевшись и натеревшись бальзамом сновидений, они, обнажённые, легли рядом друг с другом на траве.
Чайки жалобно вскрикивали; гром глухо грохотал в туче, где сверкала молния; луна изредка выставляла меж туч золотые рожки своего полумесяца; блуждающие огоньки Уленшпигеля и Неле мчались вместе с прочими над лугом.
Вдруг Неле и её возлюбленного схватила громадная рука великана, и он стал швырять их в воздух, как детские мячики, ловил, бросал друг на друга, мял в руках, бросал в лужицы между холмов и вытаскивал оттуда, опутанных водорослями. Затем, так нося их в пространстве, он пел голосом, ужаснувшим пробуждённых чаек:
Прочесть хотите глазом вы,
Существа презренные,
Божественного разума
Знаки сокровенные?
Читайте, блохи! Будут вам
Все тайны здесь открыты —
К земле, на воздух, к небесам
На семь гвоздей прибиты.
И действительно, Уленшпигель и Неле увидели на траве, в воздухе и в небе семь скрижалей сверкающей меди, прибитых семью пламенеющими гвоздями. На скрижалях было написано:
На навозе росток возник.
Семь — это зло и благо сразу.
Из угля родятся алмазы.
Глуп учитель — мудр ученик...
Семь — это зло и благо сразу.
И великан шествовал, а за ним два блуждающих огонька, которые, стрекоча, как стрекозы, твердили:
Он папа пап, сей повелитель,
Он над царями вознесён, —
Но хорошенько посмотрите:
Ведь просто деревяшка он!
Вдруг лицо его преобразилось, он стал печальнее, худее, выше. В одной руке он держал скипетр, в другой — меч. Имя его было — Гордыня.
Он швырнул Неле и Уленшпигеля на землю и сказал:
— Я бог.
Но вот рядом с ним верхом на козе появилась красная девка, в расстёгнутом платье, с голой грудью и похотливым взглядом. Имя её было Сладострастье. За нею шла старуха, собиравшая с земли скорлупу яиц чаек, имя её было — Скупость; затем — жадный, прожорливый монах, пихающий в себя колбасы и непрестанно жующий, как свинья, на которой он ехал, — это было Чревоугодие. За ним, волоча ноги, тащилась Лень, бледная и одутловатая, с потухшим взглядом; Гнев подгонял её уколами жала. Лень ныла, скулила и, заливаясь слезами, падала в изнеможении на колени. За ними ползла худосочная Зависть с змеиной головой и щучьими зубами, кусая Лень за то, что она слишком благодушна, Гнев — за то, что он слишком порывист, Чревоугодие — за то, что оно слишком упитано, Сладострастие — за то, что оно слишком румяно, Скупость — за скорлупу, Гордыню — за её пурпурную мантию и венец.
И огоньки плясали вокруг них и жалобными голосами мужчин, женщин, девушек и детей взывали:
— Гордыня — мать честолюбия, Гнев — источник жестокости, вы убивали нас на полях сражений, в темницах, в застенках, чтобы сохранить ваши скипетры и короны. Зависть, ты в зародыше уничтожила множество благородных и полезных мыслей: мы — души их загубленных творцов. Скупость, ты обращала в золото кровь бедного народа: мы — духи твоих жертв. Сладострастие, спутник и брат убийства, породивший Нерона, Мессалину и Филиппа, короля испанского, ты покупаешь добродетель и развращаешь подкупом: мы — души погибших. Лень и Чревоугодие, вы грязните мир; надо его очистить от вас: мы — души усопших.
