Мой друг, покойник (Новеллы, Роман ) - Рэй Жан

Я понял…

Вам, конечно, знакомы странные оптические искажения, вызываемые дефектами оконного стекла? Это был тот самый случай, но многократно умноженный!

С тех пор всё сделанное из стекла вызывает во мне необоримый ужас. Поэтому меня и поместили сюда. Вы думаете, это сумасшедший дом? Ну что вы! Это дом без стекол. У вас есть очки? Никогда не носите их! Иначе ваши глаза наполнят мою душу ужасом. Скажите… Может, вы хотите прочесть мой труд о необходимости уничтожения стекла? Это — шедевр…

Двадцать минут первого ночи

— Который час, Мириам?

— Сейчас пробьет полночь, хозяин.

— Ах! Всё мое тело колотит от холода. Только жарко глазам, сон разжигает в них красный огонь, но я не пойду в постель.

— Хозяин, отправляйтесь в кровать. Пламя в очаге погасло шесть часов назад, а свеча в железном подсвечнике почти догорела.

— Она еще протянет двадцать минут, только двадцать минут, а если погаснет раньше, будем ждать в темноте. Что это?

— Ветер, хозяин… и ледяной дождь… и снежные вихри, несущиеся по улице.

— Мириам, у меня старые глаза, я едва различаю твои руки, лежащие на столе. Твои руки в свете свечи похожи на желтых пауков, а ведь это прекрасные руки еврейки. Они никогда не отпускают того, что в них попадает!.. Что это за шум?

— На башне пробило полночь, хозяин, но снег заглушает голос колокола.

— Хорошо, хорошо… Еще двадцать минут, и мы отправимся спать… Дай мне векселя, чей срок истекает завтра, Мириам. Я согреюсь, глядя на цифры и подписи.

Мириам, завтра у нас 15 ноября, 15… вот уже год прошел, как этот безумец Гильмахер покончил с собой…

— И вот уже год, хозяин, как мы не ложимся спать, пока не настанут эти проклятые двадцать минут первого…

— Что ты хочешь, моя старушка Мириам, я не могу уснуть, пока не услышу смех этих ходиков. Я пытался, но это сильнее меня. Мне приходится вставать, что-то поднимает меня с постели, и сам не знаю как, я оказываюсь перед ходиками и жду ту минуту, когда они начинают смеяться.

— Хозяин, я боюсь этой адской машины.

— И всё же остаешься рядом со мной, Мириам, потому что ты предана своему старому хозяину… А меня, напротив, этот смех развлекает. Я думаю, что с трудом мог бы обходиться без шедевра этого чокнутого часовщика, безумца-изобретателя Гильмахера!

— А ведь американец предлагал вам за них десять тысяч долларов!

— Десять тысяч долларов! Мириам, сердце мое кровоточит… Десять тысяч долларов! Он бы заплатил вдвое больше, если бы я захотел… но я не могу. Если я больше не услышу этого смеха. Нет, я не смогу обойтись без этого смеха.

— В этой железке проклятая душа Гильмахера.

— Не буду отрицать, что он положил всю свою жизнь на создание этого чуда.

Он был очень беден, и я дал ему денег. Он мне всегда возвращал долги со всеми процентами. Надо отдать ему должное… Он мечтал наделить жизнью бронзу и железо… И ему это удалось… Я видел, как медленно рождались эти фантастические часы… В час мать с малышом на руках выходила из ниши, и младенец плакал… В два часа ребенок играл в свои игрушки… В три часа он склонялся над своими учебниками… Так час за часом он проживал всю свою жизнь до полуночи… Тогда с ужасающим громом открывалась большая ниша на фронтоне, и из нее наполовину высовывался скелет и протягивал свою чудовищную руку, чтобы удавить ребенка, который с каждым часом взрослел и превращался в старика… Мириам, что это мелькает на стене напротив меня?

— Хозяин, это колышется догорающее пламя свечи.

— Хорошо, хорошо, всё это только тени. Мириам, тени надо любить. Они ничего не делают и ничего не стоят. Темноту надо любить, Мириам, ибо она не ест, не кричит, не светится…

О чем я говорил? Ах, да!.. История этих часов. Я просто влюбился в этот странный шедевр, Мириам. Я просил Гильмахера продать мне часы по дружеской цене. Да что об этом говорить? О, Авраам! Я никогда не видел столь свирепого лица, чем у этого безумца, в ответ на мое робкое предложение.

И тогда мне в голову пришла мысль, одна из лучших мыслей, что посылает нам Господь: я одолжил ему денег, много денег, и он не смог их мне отдать.

— И тогда вы добились конфискации этой механики, хозяин.

— Именно так, Мириам! Это был честный и справедливый суд, и это чудо стало моим.

— Ваше право, хозяин.

— Клянусь Ветхим Заветом, именно так, Мириам, но Гильмахер не был честным, поскольку его механика была несовершенной.

— Это пустяк, хозяин.

— Конечно, часы показывали приливы и отливы, времена года, святые праздники, исполняли красивые псалмы. Лунные затмения они отмечали странными огнями, которые зажигались и гасли неведомо каким чудом. Но никогда полночь и смертельный жест скелета не приходились на точный час.

— Это так, мой хозяин. Полночь они отбивают с опозданием на двадцать минут.

— Гильмахер странно скривился, когда я сказал ему, что его долг — отрегулировать часы. Он мне наговорил кучу неприятных слов.

— Двадцать минут первого ночи! — воскликнул он. — Двадцать минут первого ночи! Невозможно что-либо изменить! Этот час единственный в своем роде! Двадцать минут первого ночи!

— Хозяин, так говорят несчастные, которые продали душу Князю Тьмы! Быть может, Гильмахер подписал договор с ним в двадцать минут первого ночи?

— Глупости, Мириам, ерунда и трепотня.

Правда, одна вещь очень странная. Гильмахер умер год назад точно в двадцать минут первого ночи! Было ли это самоубийством?

— Нет, хозяин. Он сидел среди своих родных, потом вдруг встал с криком: «Час настал!», расхохотался и рухнул мертвым. Было двадцать минут первого ночи!

— Странная вещь, Мириам. С этого дня часы идут верно, но ни одно из механических чудес не случается. Только в двадцать минут первого ночи они начинают смеяться!

— Последняя шутка Гильмахера.

— По мне, мрачный фарс, который он мне устроил. Он отрегулировал свою таинственную машину, чтобы привычная механическая игра прекратилась, заменив ее отвратительным смехом в тот точный час, когда он покончил с собой.

— Хозяин, свеча вот-вот погаснет.

— Забудь, Мириам… Уже почти двадцать минут первого ночи. Скоро отправимся спать… Часы уже высотой с человека, а в ширину словно шкаф и занимают всю стену… О, что это такое?..

— Свеча погасла, хозяин.

— Действительно. Какая темная ночь, Мириам! И этот шум, эта буря?

— Да, снежная метель…

— Нет, это не…

— Я хорошо слышу, хозяин: сквозь рев бури слышится вой собаки.

— Да, всех собак надо поубивать.

— Хозяин, собаки видят души мертвых, которых уносит буря.

— Глупости! Болтовня! Мириам, слышишь…

— Час настал, хозяин. Сейчас двадцать минут первого… Часы начнут смеяться… Как темно… темно…

— Мириам, это не тот шум… Господи, удары о железную нишу… Фронтон открывается…

— Хозяин, это скелет… Я вспоминаю эти удары… Мне страшно!

— Страшно? Ну, нет! Механика больше не смеется. Нам возвращена игра живых кукол! Старик Гильмахер приготовил мне сюрприз. Мое сердце радуется, Мириам!

— Какой ужасный стук, хозяин…

— Это шестеренки… Железо, сталь… Как темно, но я хочу руками пощупать возвратившееся чудо!

— Хозяин, не подходите!..

— Дура! Я чувствую… Ниша открылась, оттуда показывается рука… На помощь!.. Мириам!.. Она меня душит, эта железная рука!.. Обе руки!.. Она меня душит, эта железная рука!.. Две руки!.. Скелет!.. Демон… Я умираю!.. На помощь!.. На по…

Белый зверь

Наверное, пришел черед поведать сокровенное. Тамарин, стоящий десять или двенадцать миллионов, молча слушал рассказы о тысяче и одном приключении, истинном или вымышленном, которыми делятся в час отдыха за сигарой и выпивкой.

Он вдруг заговорил хрипловатым голосом, и речь его перебивалась глубоким грудным кашлем, словно ему было трудно рассказывать нам свою историю.