Прощай, оружие! - Хемингуэй Эрнест Миллер

– Что мне сердце? Я хочу тебя. Я с ума схожу.

– Вы меня правда любите?

– Перестань говорить об этом. Иди ко мне. Ты слышишь? Иди, Кэтрин.

– Ну, хорошо, но только на минутку.

– Хорошо, – сказал я. – Закрой дверь.

– Нельзя. Сейчас нельзя.

– Иди. Не говори ничего. Иди ко мне.

Кэтрин сидела в кресле у кровати. Дверь в коридор была открыта. Безумие миновало, и мне было так хорошо, как ни разу в жизни.

Она спросила:

– Теперь ты веришь, что я тебя люблю?

– Ты моя дорогая, – сказал я. – Ты останешься здесь. Тебя никуда не переведут. Я с ума схожу от любви к тебе.

– Мы должны быть страшно осторожны. Мы совсем голову потеряли. Так нельзя.

– Ночью можно.

– Мы должны быть страшно осторожны. Ты должен быть осторожен при посторонних.

– Я буду осторожен.

– Ты должен, непременно. Ты хороший. Ты меня любишь, да?

– Не говори об этом. А то я тебя не отпущу.

– Ну, я больше не буду. Ты должен меня отпустить. Мне пора идти, милый, правда.

– Возвращайся сейчас же.

– Я вернусь, как только можно будет.

– До свидания.

– До свидания, хороший мой.

Она вышла. Видит бог, я не хотел влюбляться в нее. Я ни в кого не хотел влюбляться. Но, видит бог, я влюбился и лежал на кровати в миланском госпитале, и всякие мысли кружились у меня в голове, и мне было удивительно хорошо, и наконец в комнату вошла мисс Гэйдж.

– Доктор приезжает, – сказала она. – Он звонил с Комо.

– Когда он будет здесь?

– Он приедет вечером.

Глава пятнадцатая

До вечера ничего не произошло. Доктор был тихий, худенький человечек, которого война, казалось, выбила из колеи. С деликатным и утонченным отвращением он извлек из моего бедра несколько мелких стальных осколков. Он применил местную анестезию, или, как он говорил, «замораживание», от которого ткани одеревенели и боль не чувствовалась, пока зонд, скальпель или ланцет не проникали глубже замороженного слоя. Можно было точно определить, где этот слой кончается, и вскоре деликатность доктора истощилась, и он сказал, что лучше прибегнуть к рентгену. Зондирование ничего не дает, сказал он.

Рентгеновский кабинет был при Ospedale Maggiore, [главный госпиталь (итал.)] и доктор, который делал просвечивание, был шумный, ловкий и веселый. Пациента поддерживали за плечи, так что он сам мог видеть на экране самые крупные из инородных тел. Снимки должны были прислать потом. Доктор попросил меня написать в его записной книжке мое имя, полк и что-нибудь на память. Он объявил, что все инородное – безобразие, мерзость, гадость. Австрийцы просто сукины дети. Скольких я убил? Я не убивал ни одного, но мне очень хотелось сказать ему приятное, и я сказал, что убил тьму австрийцев. Со мной была мисс Гэйдж, и доктор обнял ее за талию и сказал, что она прекраснее Клеопатры. Понятно ей? Клеопатра – бывшая египетская царица. Да, как бог свят, она прекраснее. Санитарная машина отвезла нас обратно, в наш госпиталь, и через некоторое время, после многих перекладываний с носилок на носилки, я наконец очутился наверху, в своей постели. После обеда прибыли снимки; доктор пообещал, что, как бог свят, они будут готовы после обеда, и сдержал обещание. Кэтрин Баркли показала мне снимки. Они были в красных конвертах, и она вынула их из конвертов, и мы вместе рассматривали их на свет.

– Это правая нога, – сказала она и вложила снимок опять в конверт. – А это левая.

– Положи их куда-нибудь, – сказал я, – а сама иди ко мне.

– Нельзя, – сказала она. – Я пришла только на минуточку, показать тебе снимки.

Она ушла, и я остался один. День был жаркий, и мне очень надоело лежать в постели. Я попросил швейцара пойти купить мне газеты, все газеты, какие только можно достать.

Пока я его дожидался, в комнату вошли три врача. Я давно заметил, что врачи, которым не хватает опыта, склонны прибегать друг к другу за помощью и советом. Врач, который не в состоянии как следует вырезать вам аппендикс, пошлет вас к другому, который не сумеет толком удалить вам гланды. Эти три врача были тоже из таких.

– Вот наш молодой человек, – сказал госпитальный врач, тот, у которого были деликатные движения.

– Здравствуйте, – сказал высокий, худой врач с бородой. Третий врач, державший в руках рентгеновские снимки в красных конвертах, ничего не сказал.

– Снимем повязки? – вопросительно произнес врач с бородой.

– Безусловно. Снимите, пожалуйста, повязки, сестра, – сказал госпитальный врач мисс Гэйдж.

Мисс Гэйдж сняла повязки. Я посмотрел на свои ноги. Когда я лежал в полевом госпитале, они были похожи на заветревший мясной фарш. Теперь их покрывала корка, и колено распухло и побелело, а икра обмякла, но гноя не было.

– Очень чисто, – сказал госпитальный врач. Очень чисто и хорошо.

– Гм, – сказал врач с бородой. Третий врач заглянул через плечо госпитального врача.

– Согните, пожалуйста, колено, – сказал бородатый врач.

– Не могу.

– Проверим функционирование сустава? – вопросительно произнес бородатый врач. У него на рукаве, кроме трех звездочек, была еще полоска. Это означало, что он состоит в чине капитана медицинской службы.

– Безусловно, – сказал госпитальный врач. Вдвоем они осторожно взялись за мою правую ногу и стали сгибать ее.

– Больно, – сказал я.

– Так, так. Еще немножко, доктор.

– Довольно. Дальше не идет, – сказал я.

– Функционирование неполное, – сказал бородатый врач. Он выпрямился. – Разрешите еще раз взглянуть на снимки, доктор. – Третий врач подал ему один из снимков. – Нет. Левую ногу, пожалуйста.

– Это левая нога, доктор.

– Да, верно. Я смотрел не с той стороны. – Он вернул снимок. Другой снимок он разглядывал несколько минут. – Видите, доктор? – он указал на одно из инородных тел, ясно и отчетливо видное на свет. Они рассматривали снимок еще несколько минут.

– Я могу сказать только одно, – сказал бородатый врач в чине капитана. – Это вопрос времени. Месяца три, а возможно, и полгода.

– Безусловно, ведь должна накопиться вновь синовиальная жидкость.

– Безусловно. Это вопрос времени. Я не взял бы на себя вскрыть такой коленный сустав, прежде чем вокруг осколка образуется капсула.

– Вполне разделяю ваше мнение, доктор.

– Для чего полгода? – спросил я.

– Полгода, чтобы вокруг осколка образовалась капсула и можно было без риска вскрыть коленный сустав.

– Я этому не верю, – сказал я.

– Вы хотите сохранить ногу, молодой человек?

– Нет, – сказал я.

– Что?

– Я хочу, чтобы ее отрезали, – сказал я, – так, чтобы можно было приделать к ней крючок.

– Что вы хотите сказать? Крючок?

– Он шутит, – сказал госпитальный врач и очень деликатно потрепал меня по плечу. – Он хочет сохранить ногу. Это очень мужественный молодой человек. Он представлен к серебряной медали за храбрость.

– От души поздравляю, – сказал врач в чине капитана. Он пожал мне руку. – Я могу только сказать, что во избежание риска необходимо выждать, по крайней мере, полгода, прежде чем вскрывать такое колено. Разумеется, вы вольны придерживаться другого мнения.

– Благодарю вас, – сказал я. – Ваше мнение для меня очень ценно.

Врач в чине капитана взглянул на часы.

– Нам пора идти, – сказал он. – Желаю вам всего хорошего.

– Вам также всего хорошего и большое спасибо, – сказал я.

Я пожал руку третьему врачу: «Capitano Varini – tenente Enry» – и все трое вышли из комнаты.

– Мисс Гэйдж, – позвал я. Она вошла. – Пожалуйста, попросите госпитального врача еще на минутку ко мне.

Он пришел, держа кепи в руке, и стал у кровати.

– Вы хотели меня видеть?

– Да. Я не могу ждать операции полгода. Господи, доктор, приходилось вам когда-нибудь полгода лежать в постели?

– Вы не будете все время лежать. Сначала вам нужно будет погреть раны на солнце. Потом вы начнете ходить на костылях.