Беатриса - де Бальзак Оноре

Ознакомительная версия. Доступно 16 страниц из 80

— О, это золотое сердце, — произнесла Фелисите, — Знаете, Конти, сколько вы ни срывали в жизни аплодисментов, они — ничто перед поклонением этого ребенка. Споем-ка теперь трио, — Беатриса, дружок, идите сюда.

Когда маркиза, Фелисите и Конти подошли к роялю, Каллист потихоньку поднялся, незаметно прошел в спальню, бросился там на софу и застыл, погруженный в безысходное отчаяние.

Вторая часть

ДРАМА

— Что с вами, дитя мое? — спросил Клод, тихонько опускаясь рядом с Каллистом и беря его за руку. — Вы влюблены, вы считаете, что вами пренебрегают; но все это пустяки. Через несколько дней вы останетесь здесь один, у вас будут развязаны руки, вы можете здесь царить, вас полюбят, и не одна; словом, если вы сумеете должным образом вести себя, вы будете просто султаном.

— Что вы говорите? — воскликнул Каллист и покорно, последовал за Клодом в библиотеку. — Кто меня любит?

— Камилл, — ответил Клод.

— Камилл меня любит? — переспросил Каллист. — А как же вы?

— А я, — ответил Клод, — я...

Он замолчал. Он сел и в глубокой задумчивости откинулся на подушку.

— Я устал от жизни, но у меня не хватает мужества расстаться с ней, — промолвил он после молчания. — Я хотел бы ошибаться, говоря так, но, к сожалению, уже в течение нескольких дней многое прояснилось. Уверяю вас, друг мой, что я отнюдь не ради удовольствия лазил по круазикским скалам! И если по возвращении в Туш, когда я застал вас в оживленной беседе с Фелисите, я сказал несколько горьких слов — причиной тому уязвленное самолюбие. Вскоре я объяснюсь с нею. Два таких проницательных ума, как она и я, не могут долго обманываться. Поединок между двумя опытными дуэлянтами длится всего несколько минут. Таким образом, я заранее могу объявить вам о моем отъезде. Да, да, завтра я уеду из Туша вместе с Копти. И, конечно, во время нашего отсутствия здесь произойдут странные, ужасные вещи; мне от души жаль, что я не буду присутствовать при этой битве страстей, столь редкостной во Франции и столь захватывающей. Вы слишком молоды для такой опасной борьбы, и, право, мне жаль вас. Если бы женщины не внушали мне такого глубокого отвращения, я непременно остался бы, чтобы помочь вам выиграть партию: она сложна, вы можете проиграть, вам придется иметь дело с двумя необыкновенными женщинами, а вы уже и сейчас слишком влюблены в одну из них, чтобы сделать своим орудием другую. В характере Беатрисы преобладает упрямство, а у Фелисите преобладает величие. И, быть может, вы, как хрупкий и беззащитный челн, увлекаемый потоком страстей, разобьетесь между этими двумя скалами. Берегитесь же.

И Клод Виньон, не дав юноше собраться с мыслями, вышел из комнаты. Каллист оцепенел, он испытывал приблизительно то же, что испытывает путешественник в Альпах, когда проводник бросает при нем камень в пропасть с намерением показать ее бездонную глубину. Узнать из уст самого Клода Виньона, что он, Каллист, любим Фелисите, узнать в тот момент, когда сам он почувствовал, как в сердце его зародилась любовь к Беатрисе, любовь до гроба! Такая весть непосильным бременем легла на юную душу. Томимый острой печалью о прошлом, подавленный сложным положением, в котором он очутился, — любить Беатрису, когда его любит Фелисите, которую он не любит, — бедный юноша впал в отчаяние. Он не знал, что предпринять, мысли одна мрачнее другой овладевали им. Он безуспешно пытался понять, почему Фелисите отвергла его любовь и помчалась в Париж за Клодом Виньоном. Временами сквозь закрытые двери до него долетал чистый и свежий голос маркизы. И он снова испытывал тягостное волнение, хотя именно для того, чтобы избежать его, он забрел в спальню. Минутами он не мог совладать с поднимавшимся в нем яростным желанием схватить ее в объятия и унести отсюда. Что же теперь ему делать? Посмеет ли он завтра вернуться в Туш? И как может он обожать Беатрису, сознавая, что его любит Камилл? Он не знал, на что решиться. Мало-помалу в доме воцарилась тишина. Рассеянно прислушивался юноша к стуку закрывающихся дверей. Потом вдруг часы пробили двенадцать, и одновременно из соседней комнаты до его слуха донесся спор Фелисите и Клода: их голоса вывели Каллиста из оцепенения, в которое он впал, ему показалось, что за дверью блеснул свет, способный рассеять темноту. Он хотел выйти из своего убежища, но его остановили ужасные слова Виньона.

— Когда вы приехали в Париж, вы уже были безумно влюблены в Каллиста, — говорил он, — но вы убоялись последствий этой страсти, — ведь в ваши годы она может привести в бездну, в ад, а быть может, и к самоубийству! Любовь противостоит испытаниям лишь в том случае, если она считает себя вечной, а вы знали, что еще немного, и вам грозит разлука. Пресыщение и старость скоро прервали бы божественную поэму. Вы вспомнили «Адольфа» [43], вспомнили печальную развязку любви мадам де Сталь и Бенжамена Констана, хотя между ними разница лет была меньше, чем между вами и Каллистом. Вы воспользовались мной как фашиной, чтобы воздвигнуть укрепление, обороняясь от врага. Но не затем ли вы хотели заставить меня полюбить Туш, чтобы проводить здесь дни в тайном поклонении вашему кумиру? Замысел разом и низкий и возвышенный, но для того, чтобы он удался, вам нужен был человек или уж очень заурядный, или же, наоборот, поглощенный высокими мыслями, — такого легче провести. Вы решили, что я прост, что меня легко обмануть, как и всякого талантливого человека. Но я, должно быть, только умный человек — и я вас разгадал. Когда вчера вечером я воздавал хвалы женщинам вашего возраста и разъяснил вам, почему вас полюбил Каллист, неужели вы думаете, что я принял на свой счет ваши восхищенные, блестящие, очарованные взгляды? Я уже тогда читал в вашей душе. Правда, ваш взор был устремлен на меня, но сердце ваше билось для Каллиста. Вы никогда не были любимы, бедная моя Фелисите, и вас никто уже не полюбит; вы сами отказались от прекрасного плода, посланного вам случаем на пороге ада, куда время гонит женщину в вашем возрасте; и при роковой цифре пятьдесят врата ада захлопываются навеки.

— Почему любовь всегда бежала меня? — произнесла Фелисите взволнованным голосом. — Скажите же, ведь вы все знаете.

— А потому, что у вас нет женской кротости, — ответил Клод, — потому что вы не сгибаетесь перед любовью, а хотите согнуть ее. Вы, пожалуй, можете увлечься детскими шалостями и хитростями, но в вашем сердце нет юности, ваш ум слишком глубок, вы никогда не были наивны, и не начнете же вы наивничать с нынешнего дня. Вы прелестны, но ваша прелесть бездейственная, — вернее, ее воздействие ограничено областью возвышенного и отвлеченного. Ваша сила отвращает от вас сильных людей, ибо они предчувствуют борьбу. Ваша властность может прийтись по вкусу лишь юной душе, подобной Каллисту, которая жаждет покровительства, но в больших дозах она утомляет. У вас есть величие и благородство, так испытайте же на себе бремя этих достоинств — оно подчас тяготит.

— Какой страшный приговор! — воскликнула Фелисите. — Значит, я не женщина? Значит, я чудовище?

— Возможно, — ответил Клод.

— Ну, это мы еще посмотрим! — вскричала мадемуазель де Туш, задетая за живое.

— Прощайте, дорогая моя, завтра я уезжаю. Я не сержусь на вас, Камилл: я считаю вас самой великой среди женщин; но если я соглашусь выполнять при вас роль ширмы или занавеса, — добавил Клод, подчеркнув последние слова, — вы первая станете меня презирать. Расстанемся же без сожаления и укоров: нам не о чем жалеть, ибо мы не были счастливы, и не в чем разочаровываться — ведь мы ни на что и не надеялись. Для вас, как и для других людей великих, высоких дарований, которые ныне так редки, любовь — не то, чем создала ее природа: для вас она не настоятельная потребность, удовлетворение которой сопровождается яркими, но скоропреходящими радостями, кончающимися рано или поздно; в ваших глазах любовь такова, какой ее сделало христианство: царство идеала, полное благороднейших чувств, прелестных пустяков, поэзии, интеллектуальных наслаждений, преданности, добродетели, волшебной гармонии; ваша любовь недосягаема для обыденной грубости и доступна лишь двум избранным существам, которые слились в один ангельский образ и, как ангелы, уносятся ввысь на крыльях наслаждений. Вот на что я надеялся, я верил, что овладел ключом к двери, которая заперта для стольких ищущих и за которой открывается бесконечность. Та бесконечность, думал я, куда вы сами уже вступали. Я возвращаюсь в нищету, в мою обширную темницу, именуемую Парижем. Достаточно единственного разочарования в лучшую пору жизни, чтобы отныне я стал избегать женщин: теперь в моей душе убиты все иллюзии, я навсегда погружаюсь в ужасное одиночество, и нет у меня той веры, что вдохновляла пророков и скрашивала их уединение. Вот, дорогая моя Фелисите, к чему ведет превосходство ума, и мы можем с вами спеть тот страшный гимн, который поэт вложил в уста Моисея [44], взывающего к богу: «Господь, ты сотворил меня могучим, но одиноким».