Райский сад - Хемингуэй Эрнест Миллер

— Мне нужно в Эг-Морт, — сказала она.

— Отлично, — сказал он. — Я тоже поеду.

— Нет. Я должна поехать одна. Речь идет о сюрпризе.

Она поцеловала его на прощание, спустилась вниз, и он видел, как она села на велосипед и легко и плавно покатила вверх по дороге и волосы ее развевались на ветру.

Полуденное солнце светило прямо в окно, и в комнате стало жарко. Молодой человек умылся, оделся и пошел на берег. Надо было бы искупаться, но он слишком устал и, пройдясь немного по пляжу и ведущей от берега, протоптанной в солончаковой траве тропинке, вернулся той же дорогой в порт и поднялся по крутому берегу к кафе. Там его ждала газета, и он заказал fine a l'eau. 3

Прошло три недели, как они поженились и отправились поездом из Парижа в Авиньон с велосипедами, чемоданом нарядов, рюкзаком и вещевым мешком. В Авиньоне они жили в дорогом отеле, потом, бросив там чемодан, решили поехать на велосипедах к Пон-дю-Гар. Но подул мистраль, они повернули с попутным ветром в сторону Нима и там остановились в отеле «Император», а затем, гонимые все тем же ветром, поехали в сторону побережья в Эг-Морт и уже оттуда в Ле-Гро-дю-Руа и с того дня жили здесь.

Это было чудесное время, и они были по-настоящему счастливы. Раньше он даже не подозревал, что можно любить так сильно, что все остальное становится безразличным, просто не существует. Когда он женился, у него было много проблем, но здесь он совершенно забыл о них и не думал ни о работе, ни о чем другом, кроме этой женщины, которую любил, на которой был женат и с которой никогда не испытывал той отрезвляющей, невыносимой ясности мысли, какая бывает сразу после близости. Ничего подобного не было. Теперь они любили друг друга, ели и пили, а потом снова любили друг друга. Это был очень незатейливый мирок, но другого счастья он по-настоящему никогда не знал. Он надеялся, что и ей так же хорошо, по крайней мере внешне он ничего не замечал, и вот сегодня вдруг этот разговор о какой-то перемене, каком-то сюрпризе. Но возможно, перемена будет к лучшему, а сюрприз удачным. Читая местную газету, он потягивал бренди, и постепенно предстоящие перемены перестали его беспокоить.

Сегодня он впервые за время свадебного путешествия заказал себе крепкие напитки в ее отсутствие. Впрочем, сейчас он не работал, а по его правилам пить нельзя было только до или во время работы. Хорошо было бы снова начать писать, но это время придет очень скоро, и нужно постараться не быть эгоистом и сделать так, чтобы было очевидно, как сожалеет он о своем вынужденном затворничестве, оставляя ее одну. Конечно же, она отнесется к этому спокойно, ей тоже есть чем заняться, но все же нехорошо думать о работе теперь, когда они так опьянены друг другом. Правда, для работы нужна ясная голова. Интересно, подумал он, не догадывается ли она об этом и не потому ли стремится к чему-то новому, чего еще не было между ними и что невозможно разорвать. Но что это может быть? Невозможно привязаться друг к другу сильнее, чем теперь, когда даже после близости между ними нет фальши. Только счастье и любовь, а потом голод, пополнение сил и снова любовь.

Он и не заметил, как выпил fine a l'eau до дна и время перевалило за полдень. Он заказал еще порцию и попробовал углубиться в чтение. Но газета его не занимала, как прежде, и он стал смотреть на море, залитое тяжелым полуденным солнцем, как вдруг услышал ее шаги и гортанный голос:

— Привет, милый!

Она быстро подошла к столу, села напротив, вздернула подбородок и посмотрела на него смеющимися глазами. Кожа у нее на лице была золотистого цвета, с еле заметными веснушками. Она коротко, «под мальчика», подстригла волосы. Их безжалостно срезали. Они были густые, как и прежде, но гладко зачесаны назад и по бокам совсем короткие, так что стали видны уши. Старательно приглаженные рыжевато-коричневые волосы точно повторяли контур головы. Она повернулась к нему, выпрямилась и сказала:

— Поцелуй меня, пожалуйста.

Он поцеловал ее, посмотрел в лицо, на волосы и поцеловал еще раз.

— Тебе нравится? Попробуй, как гладко. Вот здесь, на затылке.

Он провел рукой по затылку.

— Попробуй у виска, около уха. Проведи пальцами по вискам. Вот, — сказала она. — Это и есть сюрприз. Я — девочка. Но теперь я как мальчишка и могу делать все, что мне вздумается, все, все, все!

— Сядь ко мне, — сказал он. — Что будешь пить, братишка?

— Что ж, спасибо, — сказала она. — Я выпью то же, что и ты. Теперь понял, чем грозит тебе мой сюрприз?

— Догадываюсь.

— Разве я не молодец, что решилась на такое?

— Может быть.

— Нет. Не может быть. Я долго думала. Я все хорошенько обдумала. Почему мы должны жить по чьим-то правилам? Мы — это мы.

— И так было хорошо, и никто не докучал нам никакими правилами.

— Пожалуйста, проведи рукой еще разок.

Он погладил ее и поцеловал.

— Какой ты милый, — сказала она. — И я тебе нравлюсь. Я чувствую, уверена. Не обязательно восторгаться. Пусть поначалу тебе это просто нравится.

— Мне нравится, — сказал он. — У тебя такая красивая форма головы, и тебе очень идет.

— А виски тебе нравятся? — спросила она. — Это не подделка. Настоящая мальчишеская стрижка, и не в каком-то там салоне красоты.

— Кто тебя подстриг?

— Парикмахер в Эг-Морте. Тот, что неделю назад стриг тебя. Ты объяснил ему тогда, что ты хочешь, и я попросила подстричь меня точно так же. Он был очень мил и совсем не удивился. Его это нисколечко не смутило. Он спросил: хочу ли я точно такую же прическу, как у тебя? И я ответила «да». Тебе это приятно, Дэвид?

— Да, — сказал он.

— Глупцам она покажется странной. Но мы должны быть выше этого. Мне нравится быть независимой.

— Мне тоже, — сказал он. — Сейчас и начнем.

Они сидели в кафе и смотрели, как отражается в воде заходящее солнце, как опускаются сумерки на городок, и пили fine a l'eau. Прохожие подходили к кафе поглазеть на нее, но в этом не было ничего оскорбительного. Они были единственными иностранцами в поселке, жили здесь уже почти три недели, и она была очень красивой и всем нравилась. К тому же сегодня он поймал огромную рыбину, а о таком событии в поселке обычно много судачили. Но и ее прическа вызвала немало толков. В этих краях добропорядочные женщины редко стриглись коротко, да и в самом Париже такая прическа была редкостью, считалась странной и могла вызвать как восторг, так и резкое осуждение. Короткая стрижка могла означать либо слишком многое, либо просто желание показать красивую головку.

На ужин они съели бифштекс с кровью, картофельное пюре, фасоль и еще салат, и она попросила тавельского.

— Отличное вино для влюбленных, — сказала она.

Он подумал, что ей всего двадцать один год и обычно она выглядела не старше своих лет, чем он очень гордился. Но в тот вечер она казалась взрослее. Очертания скул резко проступили на лице — раньше он этого не замечал, и, пожалуй, еще улыбка стала немного печальной.

В комнате было темно, и только с улицы проникал слабый свет. Подул бриз, и стало прохладно, но они откинули простыню.

— Дэйв, ты не против, если мы согрешим?

— Нет, девочка, — сказал он.

— Не называй меня девочкой.

— Там, где я обнимаю тебя, ты — девочка, — сказал он. Он крепко прижал ее к себе и почувствовал, как груди напряглись и округлились под его пальцами.

— Это мое приданое, — сказала она. — Лучше вернемся к сюрпризу. Потрогай. Нет, оставь их. Они никуда не денутся. Погладь лицо и затылок. Вот так, хорошо… Пожалуйста, Дэвид, люби меня такой, какая я есть. Пожалуйста, пойми меня и люби.

Он закрыл глаза и почувствовал на себе ее стройное легкое тело и как прижались ее груди к его груди и ее губы к его губам. Он лежал, не двигаясь, прислушиваясь к ее желанию, и когда рука ее опустилась ниже и нерешительно коснулась его, он помог ей и, откинувшись на спину, снова лег неподвижно, ни о чем не думая, лишь ощущая на себе непривычную тяжесть ее тела.