Фолкнер - Шелли Мэри Уолстонкрафт

Здесь письмо обрывалось; то были последние слова несчастной женщины. Описанная в нем история была печальна, но не нова: в ней говорилось о жестокости богачей и несчастьях, выпадающих на долю детей из благородных семейств. Говорят, что кровь гуще воды, но кто-то ценит золото дороже крови, а сохранение и умножение богатств становится единственной целью жизни и существования; счастье собственных детей в сравнении видится мелочью, и считается даже, что дерзко о нем мечтать, коль скоро мечта эта противоречит воззрениям семьи и представлениям о ее величии. Жертвами этой чудовищной несправедливости стали и несчастные супруги Рэби; с ними случилось худшее, что только могло, и навредить им теперь уже было невозможно, но об их сироте думали меньше, чем о потомстве самой ничтожной твари, если то могло послужить умножению их богатства.

Читая письмо, миссис Бейкер преисполнилась самодовольства; англичанам свойственно трепетать перед достатком и статусом, и хозяйка порадовалась, что под ее скромной крышей нашел приют сын того… кого именно, она точно не знала, но человека, имевшего старших и младших сыновей и достаточно богатого, чтобы причинять чудовищный вред большому числу людей. Такая власть казалась миссис Бейкер великой и достойной уважения, однако от удовлетворения доброй хозяйки не осталось и следа, когда та продолжила поиски и не обнаружила ни письма, ни документа с полезными сведениями. Все письма были уничтожены, а иных бумаг у молодой пары не оказалось. Невозможно было догадаться, кому адресовано незаконченное письмо; приходилось лишь гадать и блуждать в потемках. Хозяйка пришла в ужас: ей не к кому было обратиться, некуда отправить сиротку. Житель большого города, возможно, догадался бы дать объявление в газету, но Треби была настолько отрезана от мира, что эта дерзкая мысль никогда не пришла бы в голову ни одному из ее обитателей, и миссис Бейкер, несмотря на возмущение свалившейся на нее ношей и страх перед будущим, было просто невдомек, как отыскать родственников сиротки; единственное, что оставалось, — ждать в надежде, что кто-нибудь возьмется разыскивать девочку.

Прошел почти год, и никто не появился. Кошелек несчастной вдовы скоро опустел; несколько безделушек, обладавших хоть какой-то ценностью, тоже пошли в расход. Содержание ребенка обходилось недорого, но корыстная опекунша беспрестанно твердила о том, как ей не повезло; мол, у нее своя семья и куча голодных ртов. Сейчас маленькая мисс еще кроха, но скоро вырастет; хотя, возможно, тогда станет проще, ведь сейчас ей требуется больше внимания; но поношенная шляпка и дырявые ботинки — просто позор, а разве может она, миссис Бейкер, позволить себе обделить собственных детей и купить новые ботинки неродной дочери? Словом, дела обстояли худо, и в будущем маячил приют, хотя маленькая мисс, безусловно, была рождена для лучшей судьбы, и ее бедная мама перевернулась бы в гробу при одной лишь мысли о подобном. Что до миссис Бейкер — конечно, ее можно упрекнуть в излишней щедрости, но она решилась еще подождать, ведь как знать… Тут благоразумие миссис Бейкер останавливало поток ее красноречия, так как она не осмелилась бы признаться ни одной живой душе, что все еще мечтала, как за ее подопечной однажды явится карета, запряженная шестеркой лошадей, и саму миссис Бейкер осыплют подарками и удостоят награды; она даже припрятала на этот случай лучшее платье девочки — хотя та давно из него выросла, — чтобы в день прибытия кареты не ударить в грязь лицом. Эти туманные, но прекрасные мечты скрывались глубоко в ее душе, и она держала их в тайне ото всех, опасаясь, как бы кто-то из соседей, охваченный благородным порывом, не ухитрился бы отыскать благодетелей девочки и тем самым отщипнуть часть воображаемой прибыли. Из-за этих мыслей миссис Бейкер не спешила предпринимать шаги в ущерб своей подопечной, однако ее беспрестанные жалобы не прекращались, с каждым днем становясь всё злее и настойчивее, а мечты всё никак не сбывались.

Тем временем сиротка росла подобно благородной розе, случайно заброшенной в заросли сорняков и колючек; она цвела невиданной в этой глуши красотой, раскрывая свои лепестки и источая аромат амброзии. Ее странное окружение, казалось, никак на нее не влияло. Прекрасная, как райский день, чудом опустившийся на землю, чтобы радовать сердца, она умудрялась очаровать даже свою эгоистичную опекуншу; несмотря на изношенное платье, ее ангельская улыбка, свободная и благородная поступь маленьких изящных ног и льющийся как песня голосок снискали уважение, восхищение и обожание всех жителей деревни.

Первое знакомство несчастного ребенка со смертью случилось, когда она лишилась отца. Мать, как могла, объяснила эту страшную тайну незрелому уму девочки и, пускаясь в свойственные женскому полу сентиментальные фантазии, часто упоминала, что покойный витает над своими близкими и присматривает за ними с небес, где он ныне пребывал. Однако, рассказывая об этом, она все время плакала. «Он счастлив! — восклицала она и тут же добавляла: — Но его здесь нет! Почему же он ушел? Ах, зачем бросил тех, кто так его любил и так отчаянно в нем нуждался? Как одиноки и несчастны мы теперь, когда его не стало!»

Эти моменты оставили в душе восприимчивого ребенка глубокий след. Когда ее мать унесли и похоронили в холодной земле рядом с супругом, сиротка взяла обыкновение часами сидеть у могил, воображая, что мать скоро вернется, и восклицая: «Почему ты ушла? Вернись же, мама, вернись скорей!» Неудивительно, что такие мысли посещали ее, хотя она была очень юна: дети нередко бывают так же умны, как взрослые, разница лишь в объеме их знаний и представлений; но эти столь часто слышанные слова пустили корни, и маленькое сердечко девочки уверилось, что мама присматривает за ней с небес. И для нее своего рода религиозным ритуалом стало каждый вечер навещать две могилы, произносить молитву и верить, что дух матери, который смутно ассоциировался у нее с покоившимися в могиле останками, слышал ее и посылал ей свое благословение.

А бывало, девочка, предоставленная сама себе и вольная бродить где угодно, сидела с книжкой на могиле матери, как когда-то сидела у ее ног. Она брала с собой на кладбище книжки с картинками и даже игрушки. Деревенские умилялись трогательному стремлению ребенка находиться рядом с мамой и стали считать ее кем-то вроде ангела; никто не мешал ее визитам и не пытался разубедить в ее фантазиях. Дитя природы и любви, она лишилась тех, кто испытывал к ней самые крепкие чувства; сердца их перестали биться, смешались с почвой и теперь кружились «путем земли с камнями и травой» [4].

Не было больше колена, на которое она могла бы весело вскарабкаться; не было шеи, которую она могла бы нежно обнять, и родительской щеки, на которой запечатлела бы свои счастливые поцелуи. Во всем свете у нее не осталось никого ближе этих двух могил, и она целовала землю и цветы, которые не смела срывать, сидела и обнимала надгробный холмик. Мама была повсюду. Мама лежала в земле, но девочка чувствовала ее любовь и ощущала себя любимой.

В другое время она радостно играла с деревенскими детьми, и порой ей даже казалось, будто она любит кого-то из них; она дарила им книжки и игрушки, уцелевшие от прежних счастливых дней, ибо тяга к благим делам, естественным образом возникающая в любящем сердце, была сильна в ней даже в столь юном возрасте. Но на кладбище она всегда ходила одна и не нуждалась в спутниках, ведь тут она была с мамой. Правда, однажды она притащила в свой заветный уголок любимого котенка, и тот баловался среди травы и цветов, а девочка играла с ним. Меж надгробий звенел ее веселый одинокий смех, но ей он одиноким не казался: с ней была мама, и мама улыбалась, глядя на нее и ее маленького питомца.

Глава III

Однажды знойным безветренным июньским вечером в Треби прибыл незнакомец. Наблюдать за сменой штиля ветром на побережье всегда интересно, но в этом случае следует обратить на погоду особое внимание, так как именно штиль привел незнакомца в деревню. Весь день в бухте можно было видеть несколько судов, то дрейфовавших в ожидании ветра, то неспешно скользивших по волнам под парусами. С наступлением вечера море успокоилось, но с берега подул легкий ветерок, и корабли — главным образом угольщики — ловили ветер, пытаясь продвинуться вперед короткими рывками и, набрав скорость, наконец получить пространство для маневрирования и выйти в открытое море у восточного изгиба бухты. Тем временем рыбаки на берегу следили за движениями другого судна и даже перекрикивались с матросами, праздно развалившись на песке. Вскоре их отдых прервался из-за оклика с небольшого торгового корабля — требовали прислать лодку для высадки на берег пассажира; рыбаки засуетились, лодка приблизилась к судну, и в нее спустился джентльмен; вслед за ним в лодку передали его саквояж; несколько взмахов веслами — и лодка причалила к берегу, а пассажир спрыгнул на песок.