Мистер Клодд назначает себя издателем журнала - Джером Клапка Джером

— Вас, конечно, интересует рента, — сказал Клодд, о котором его поклонники (а теперь у него их множество, так как он успел сделаться миллионером) любят говорить: «Этот искренний, прямолинейный англичанин», — Не увезти ли вам его отсюда, от наших лондонских Туманов, — может быть, это принесет ему пользу?

Старый Глэдмен, по-видимому, склонен был серьезно обсудить этот вопрос, но миссис Глэдмен, живая, веселая маленькая женщина, уже приняла решение.

— Мы получили с этого все, что могли. Ему семьдесят три года. Какой смысл рисковать верными деньгами? Будь доволен тем, что имеешь.

Никто не может сказать — никто никогда и не говорил, — что Клодд при данных обстоятельствах не сделал всего, что было в его силах. Вероятно, тут уж ничем нельзя было помочь. По внушению Клодда, больной старик играл теперь в сурка и по целым дням лежал смирно. А если он начинал беспокоиться, что вызывало у него кашель, Клодд превращался в страшную черную кошку, выжидавшую только удобный момент, чтобы кинуться на сурка. И, только притаясь и искусно притворяясь спящим, сурок мог надеяться спастись от безжалостного Клодда.

Доктор Уильям Смит (урожденный Вильгельм Шмидт) пожал жирными плечами: «Ми ничефо не можем сделать. Это все наши туманы — единственная вещь, за которую иностранцы вправе нас ругать. Покой, покой прежде всего. Сурок — это прекрасная мисль».

В тот же вечер Уильям Клодд поднялся на третий этаж дома № 16, Гоф-сквер, где жил его друг Питер Хоуп, и весело постучал в дверь.

— Войдите, — сказал решительный голос, явно не принадлежавший Питеру Хоупу.

У мистера Уильяма Клодда издавна была одна честолюбивая мечта — сделаться владельцем или совладельцем газеты. Сейчас, как уже было упомянуто, он издает двадцать пять газет и, говорят, ведет переговоры о покупке еще семи. Но двадцать лет тому назад фирма «Клодд и K°» существовала только в зародыше. Точно также и Питер Хоуп, журналист, долгие годы лелеял честолюбивую мечту под старость сделаться владельцем или совладельцем газеты. У Питера Хоупа и сейчас нет ничего, кроме разве уверенности, что, где бы и когда бы ни назвали его имя, оно всегда будит добрые и кроткие мысли, что, услыхав его, кто-нибудь уж наверное скажет: «Милый, старый Питер, какой он был хороший!» Может быть, и такая уверенность тоже чего-нибудь стоит — кто знает? Но двадцать лет тому назад горизонт Питера был ограничен одной улицей — Флит-стрит.

Питеру Хоупу было, по его словам, сорок семь лет; он был мечтатель и ученый. Уильяму Клодду было двадцать три года; он был прирожденный делец, энергичный и ловкий. Встретились они случайно на империале омнибуса, причем Клодд одолжил три пенса на билет Питеру, который забыл свой кошелек дома, и это случайное знакомство постепенно перешло во взаимную симпатию и уважение. Мечтатель дивился и практичности Клодда и его сметке; юный делец преклонялся перед необычайной, как ему казалось, ученостью своего старого друга. Оба пришли к заключению, что еженедельный журнал с таким редактором, как Питер Хоуп, и таким издателем, как Клодд, обязательно должен иметь успех.

— Если бы нам наскрести хоть тысячу фунтов! — вздыхал Питер Хоуп.

— Как только раздобудем монету, тут же начнем дело, — отвечал Уильям Клодд. — Только помните: уговор дороже денег.

Мистер Уильям Клодд нажал на ручку и вошел. Не закрывая за собою двери, он помедлил на пороге, оглядывая комнату. Он был здесь в первый раз. До сих пор он встречался с Питером Хоупом только на улице или в ресторане, и ему всегда хотелось заглянуть в святилище, где обитает такая ученость.

То была большая высокая комната с дубовыми панелями, с тремя высокими окнами, выходившими на Гоф-сквер; под каждым окном стояло по низенькому мягкому диванчику. Тридцать пять лет тому назад Питер Хоуп — тогда молодой щеголь, с коротко подстриженными бакенбардами, с волнистыми каштановыми волосами, от которых его румяное лицо казалось похожим на девичье, в синей визитке, в жилете с цветочками, в черном шелковом галстуке, заколотом двумя золотыми булавками, соединенными цепочкой, и в узких серых брюках со штрипками, при соучастии хрупкой маленькой леди в кринолине, пышной сборчатой юбке, низко вырезанном лифе и с длинными локонами, звеневшими при каждом движении ее головы, — покупали и расставляли эту мебель в соответствии со строгими требованиями тогдашней моды, истратив при этом гораздо больше, чем они могли себе позволить, как это всегда бывает с молодыми людьми, которым будущее сулит золотые горы.

— Что за чудесный брюссельский ковер! Немножко ярок, — озабоченно качались длинные локоны.

— Краски потом потускнеют, мисс, то есть мадам.

Торговец сказал правду! Только благодаря круглому островку под массивным столом в стиле ампир, да экскурсиям в дальние уголки комнаты, где не ступала нога человека, удавалось Питеру вызвать в памяти сиявший всеми цветами радуги ковер, по которому он ходил, когда ему было двадцать один год.

А прекрасный книжный шкаф, увенчанный бюстом Минервы! Он положительно стоил слишком дорого. Но кивающие локоны были так настойчивы. Ведь надо же держать в порядке все его глупые книги и бумаги; локоны не допускали никаких оправданий неряшливости. Точно так же и красивый письменный стол с бронзовыми украшениями: должен же он быть достоин тех прекрасных мыслей, которые Питер будет записывать, сидя за ним. Или большой буфет, поддерживаемый двумя такими сердитыми львами из красного дерева — он должен быть прочным и крепким, чтобы вынести тяжесть серебра, которое когда-нибудь купит и поставит на нем гениальный Питер.

На стенах несколько картин, писанных масляными красками, в тяжелых рамах. Вообще солидно обставленная, спокойная комната, с той неуловимой атмосферой достоинства, которую находишь только в старинных покоях, где как будто читаешь на стенах: «Здесь обитаю я — Радость и Горе — двуединый близнец». Одна только подробность казалась не у места в этой серьезной обстановке — висевшая на стене гитара, украшенная смешным голубым бантом, немного вылинявшим от времени.

— Мистер Уильям Клодд? — спросил решительный голос.

Клодд вздрогнул и затворил за собой дверь.

— Как это вы сразу угадали?

— Так мне подумалось, — сказал решительный голос. — Мы получили вашу записку сегодня. Мистер Хоуп вернется к восьми. Будьте любезны, повесьте пальто и шляпу в передней. Ящик с сигарами на камине. Извините, но я буду работать. Мне надо сначала кончить одно дело, потом я поговорю с вами.

Обладатель решительного голоса продолжал что-то писать. Клодд сделал, как ему было сказано, расположился в кресле у камина и закурил сигару. Ему видно было только голову и плечи особы, сидевшей за письменным столом. Голова была стриженая, с кудрявыми черными волосами. Пониже виднелся белый воротничок с красным галстуком и еще что-то, что могло быть и мальчишеской курткой, сшитой на девочку, и дамской жакеткой, немного мужского покроя, — по-видимому, это был компромисс в духе английской политики. Мистер Клодд заметил длинные опущенные ресницы и под ними яркие черные глаза.

— Это девушка, — сказал он себе, — и прехорошенькая.

Продолжая свой осмотр по нисходящей линии, мистер Клодд дошел до носа. — Нет, — решил он, — это мальчик, и должно быть, порядочный плут.

Особа, сидевшая за столом, удовлетворенно хмыкнула, собрала разбросанные листки рукописи, потом положила локти на стол и, подперев голову руками, уставилась на мистера Клодда.

— Можете не торопиться, — сказал мистер Клодд, — но только, когда кончите, скажите, что вы обо мне думаете.

— Извините, пожалуйста, это у меня такая привычка — уставиться на человека. Я знаю, что это невежливо, и очень стараюсь отучить себя.

— Скажите, как вас зовут, — предложил мистер Клодд, — и я вас прощу.

— Томми, — последовал ответ, — то есть, я хочу сказать, Джейн.

— Вы подумайте хорошенько, — посоветовал мистер Клодд. — Я не хочу влиять на ваше решение, мне нужна только правда.

— Видите ли, — пояснила сидевшая за столом, — меня все называют Томми, потому что это мое прежнее имя. Но теперь меня зовут Джейн.