Мой друг, покойник (Новеллы, Роман ) - Рэй Жан

Дверь не открылась, а распахнулась.

И как в тот раз, за ней был только мрак.

— Па… па… па…

Гилхрист пытался что-то выговорить.

С его лба на бухгалтерские книги стекали крупные капли пота.

Что-то чиркнуло по полу, потом несчастного сорвало со стула, он некоторое время плыл по воздуху и приклеился к потолку.

Да, приклеился к потолку!..

Все его тело сотрясали необычные судороги. Кости хрустели, дряблые щеки стягивались. Сквозь прорвавшуюся ткань костюма показалась желтая кожа с потеками крови.

Словно адские булочники месили отвратительное тесто человечьей плоти.

Несмотря на жажду отмщенья, я убежал, ощущая страх и отвращение.

— Нет, он не умер!

Через шесть недель он занял место перед своим столом напротив меня.

Но это существо, закутанное в платки и одеяла, с бархатной шапочкой, натянутой до самых бровей, с носовым платком, поднятым до глаз, как паранджа у арабской женщины, с толстыми перчатками, скрывавшими руки, было ли оно Гилхристом?

Он перестал говорить; он изредка издавал свист, который я не в силах воспроизвести. И потом он уменьшился, сильно уменьшился. Его ноги, если они у него есть, закутаны пеленками, как у младенца.

Преданная ему старая служанка Пег привозит его в контору на маленькой коляске и забирает вечером. Она отказывается говорить, но ее злое лицо словно перекошено от невероятного страха.

Движения у Гилхриста стали странными, он делает все рывками. Я заметил, что он подпрыгивает с легкостью, несовместимой с его возрастом, и совсем не по-человечески!

Но он бдительно следит за бухгалтерскими книгами и сейфом; красные всплески его взгляда ревниво и с отчаянной яростью отгоняют от них всех и вся.

Непонятная и невероятная деталь: его тень совсем не похожа на тень человека. Вечером, когда он склоняется к лампе, она отражается на стене, чудовищная и бесформенная. Да, сэр, он стал тестом, над которым без колебаний работает таинственный скульптор, вытягивая, царапая, меся, округляя и сплющивая, пытаясь придать окончательную форму своему творению!

— Однажды я увидел, как его глаза уставились в одну точку на стене, и в них появилось выражение звериной ярости.

Я проследил за взглядом и увидел… жирную муху, которая спокойно чистила крылышки. Что заставило меня вдруг покинуть кабинет и прижать глаз к замочной скважине?

Гилхрист посмотрел на дверь, дабы удостовериться, что я ушел, а потом одним прыжком схватил насекомое.

Шапочка и платок упали.

Ах, сэр…

Вместо рта я увидел отвратительный хоботок, обросший крючковатыми волосками, а на невероятно деформированной голове сверкали налитые огнем и кровью многочисленные глазки.

Он с наслаждением сожрал муху… Какая гадость!

— Свершилось.

Возмездие исполнилось.

«Нечто» вернулось.

Ни я, ни Гилхрист не слышали, как оно появилось, но вдруг заметили, что оно недвижно восседает на высоком стуле.

И вдруг вознесся ясный голос:

— Гилхрист!

Обезумевшие глаза хозяина округлились.

— Гилхрист, пора платить!

Все произошло быстро.

Шапочка, платок, шали и одеяла клочьями разлетелись по кабинету, а по слизистому комочку плоти было нанесено несколько несильных ударов.

Я увидел… Словно вспыхнула молния, но я увидел.

Гигантский паук своими когтистыми лапами довершал преображение Гилхриста, а когда ужасающее явление истаяло, осталось небольшое красноватое чудовище, которое, неловко подпрыгивая, унеслось в самый темный угол кабинета.

— Гилхрист исчез.

Так говорили все, и так скажете вы.

Но это неправда.

Он по-прежнему там, в углу кабинета, только превратился в обычного паука, толстого и на редкость отвратительного.

Как только я открываю сейф, он выбегает из своего логова и смотрит, следит за мной.

Теперь настало время моей мести.

Я нарочно совершаю ошибки в бухгалтерских книгах, а потом каминными щипцами хватаю паука и сажаю на испорченные страницы. Паук видит ошибки, испуганно бегает по белой бумаге и в ужасе заламывает волосистые лапки. Ибо Бог сохранил ум человека в крохотной и отвратительной оболочке.

Тогда я открываю сейф и беру его ненаглядные деньги.

Сэр, не думайте, что я их ворую! Как я могу брать банкноты, на которых еще не просохла горячая кровь моего сына?

Я медленно глажу его раздутое брюшко шелком драгоценной бумаги, а потом сжигаю фунты стерлингов в пламени свечи.

Надо видеть животину! Паук прыгает, бегает по чернильницам, пытается меня укусить. Однажды ему это почти удалось, но я ампутировал ему лапку ударом линейки! Видели бы вы, как он корчился от злобы!

Но этим не ограничиваются мои преследования. Я каждое утро уничтожаю паутину, которую он неумело ткет в своем углу.

Я очистил кабинет от насекомых. Целых двадцать клейких мухоловок свешиваются с потолка. Паук страдает от голода. Время от времени я подкармливаю его несколькими тощими комарами. Я не хочу его смерти.

А когда он пытается взбунтоваться, видя мои ошибки, я кричу ему: «Гилхрист, сегодня я тебя лишу мух», и он в отчаянии сворачивается в клубок.

Вчера я объявил ему, что ампутирую ему еще одну лапку.

Я накрыл его стаканом, а когда приблизился с ножницами, чтобы исполнить приговор, увидел под застывшим пауком сверкающую жидкость.

Гилхрист плакал!..

— Вот, сэр, налейте мне еще виски, которое бармен охладил на улице, залитой туманом, и холодной, как полярная ночь. Ирландское виски, виски Ирландии со вкусом крови и слез, которое освежает мой наполненный горечью и обметанный лихорадкой рот, грея мне сердце, мое исстрадавшееся сердце…

В полночь

Как только пробило полночь, в мою комнату вошел призрак.

Я сидел спиной к двери, лампа затухала, и только бутылка виски сияла богатым, чистым и радостным светом в этом тараканьем логове.

Сердце мое ощутило гостя из мрака.

— Тень Питеркина Додда, матроса, которого я прикончил на Эйронделл-стрит в тот вечер, когда он обозвал меня дамским пуделем, — возгласил я вслух, — но я не боюсь ни Питеркина Додда, ни его отвратительную тень. Разве можно обзывать джентльмена дамским пуделем?

Я не осмеливался повернуть голову, но ничто не шелохнулось.

— Может, ты явился за восемью шиллингами, что завалялись в твоих карманах. А что бы ты сделал с этими деньгами после своей смерти? Если настаиваешь, я отдам их часть отцу Балкингорну, чтобы он помолился за тебя. Но так ли это нужно?

Гаснущая лампа множила за моей спиной тени.

Я не услышал хриплого голоса Додда и не ощутил тяжелого запаха прилива.

А тень позади меня давила на мою дрожащую плоть, как отчаяние на сердце.

Тогда я заговорил тише, и виски в глубине стакана с ужасом приняло в свою подвижную золотую плоть горький урожай моих слез.

— Ты ли это, — вымолвил я, — мой отец, чьи надежды я не оправдал; ты, для кого я так и являюсь маленьким розовым младенцем, который ломал игрушки и требовал другие, более красивые?

Ты, кому я без всяких угрызений совести причинял каждый день боль?

Иногда во сне, когда подстерегают суровые опасности, я был уверен, что встречу тебя. Еще вчера ты за руку вел меня через странное логово, где по канавам текла кровь, где человеческая плоть с воплями ужаса корчилась в страшных муках.

— Это ты?

Я не поворачивал головы.

Но никакой поцелуй не коснулся моих волос.

И я понял, что это не был мой отец.

— О! Она умерла…

Она?.. Кто?.. Я даже не знал ее имени — виски стерло его. Но я знал, что она любила меня со всей страстью своих двадцати лет.

Однажды она плакала надо мной, как плачет старая мать.

Я воздвиг между нами всё равнодушие своего сердца, всё забытье путешествий, все виски, выпитое в портах, куда заносили меня фантазия и манера поведения. И вот она умерла и явилась ко мне. Боже! Каким ледяным был мрак за моей спиной.