Фолкнер - Шелли Мэри Уолстонкрафт

Когда Джерарду было около шести лет, они поехали в заграничное путешествие. Подобное времяпровождение идеально соответствовало семейным принципам мистера Невилла, считавшего жену своей собственностью. В дорожном экипаже она все время была рядом с ним; во время осмотра достопримечательностей он, уже бывавший в Италии и обладавший художественным вкусом, мог быть ее проводником и наставником; а поскольку они задерживались в каждом городе лишь ненадолго, у нее не было возможности завязать длительные знакомства, а тем более с кем-то сдружиться. Вместе с тем тщеславию мужа и отца льстили комплименты его жене и ребенку со стороны незнакомцев и местных жителей. За границей миссис Невилл родила еще одного ребенка, девочку. Теперь ее счастье удвоилось. Муж сильно привязался к малышке; разница в возрасте между детьми была слишком велика, и Джерард не воспринимал сестру как соперницу, зато отец сразу избрал ее своей любимицей; впрочем, это не вызвало в семье разлада, а скорее способствовало гармонии. Мать любила обоих детей и не обижалась, что сэр Бойвилл отдавал предпочтение дочери; а с появлением ребенка, которого он по-настоящему полюбил, нрав сэра Бойвилла смягчился, и он стал ласковым отцом и снисходительным мужем, чего раньше за ним никто не замечал.

Глава XVII

— Лишь через год после их возвращения из-за границы произошли события, оказавшиеся губительными для семейной жизни миссис Невилл. Не знаю даже, с чего начать эту повесть — настолько запутанна и туманна эта история; катастрофа окутана тайной, которая так и не была раскрыта; об этом деле известно совсем немного, а то, что известно, — всего лишь домыслы, передававшиеся из уст в уста, да и тех, простите мне мою деревенскую метафору, скорее маленькая тележка, чем воз. Миссис Невилл была замужем за сэром Бойвиллом почти десять лет и за это время ни разу не совершила ничего, что вызвало бы неодобрение даже у самых бдительных блюстителей морали; ни разу она не пошла наперекор своей честности и прямоте, которые сдерживали ее нрав, одновременно пылкий и неуверенный. Чтобы так запятнать ее репутацию — а она запятнана хуже некуда, — понадобились поистине исключительные обстоятельства, и мы до сих пор не знаем, кто был главным виновником. Результат же очевиден: еще вчера миссис Невилл была уважаемой женщиной и любимой женой, матерью, чье существование всецело зависело от благополучия ее детей и чья нежная любовь воздействовала на них, как теплые солнечные лучи на распускающийся бутон цветка. Но неожиданно она пропала. Обстоятельства ее исчезновения окутаны молчанием и тайной, а домыслы рисуют картину бесчестья, составленную из обрывочных фактов, которые нам удалось собрать.

Вернувшись из-за границы, семейство снова отправилось в свое загородное поместье в Дроморе, и в тот период, о котором пойдет речь, мистер Невилл уехал в Лондон по делам. Он должен был вернуться через неделю, однако отъезд затянулся почти на два месяца. Жена регулярно писала. В письмах больше рассказывала о детях и доме, чем о себе, но письма были пронизаны добротой; она говорила, что ее материнское сердце греет предвкушение счастья, которое принесут ей дети, и будет оно даже больше того, что она испытывает сейчас. В каждой строчке ощущалось спокойствие и удовлетворение семейной жизнью; каждое слово этих писем рождалось в уме, где не могли прятаться скрытые чувства, потаенные и порочные мысли. В этот дом, где царили красота и благородство, сэр Бойвилл возвращался, как он утверждает, с нетерпением и радостью. Он должен был приехать в определенное время и явился точно в назначенный день и час. Было одиннадцать вечера. Карета промчалась по имению; дверь дома оказалась открыта нараспашку; на пороге стояли несколько человек, чьи лица выражали куда более сильное любопытство и тревогу, чем обычно увидишь в английском доме; когда сэр Бойвилл вышел из кареты, слуги вытаращились на него и с ужасом переглянулись. Правда скоро выяснилась. Примерно в шесть вечера миссис Невилл, в отсутствие мужа ужинавшая рано, пошла прогуляться в парке с Джерардом; с тех пор их никто не видел.

Когда сгустилась тьма, поднялся яростный ветер и началась гроза, длительное отсутствие хозяйки встревожило слуг, и они отправились на поиски. Они обнаружили ключ хозяйки в замке небольшой потайной калитки, за которой начинался парк. Прошли по дорожке, но следов миссис Невилл не обнаружили. Проверили другую тропу, но тоже ничего не нашли. Тогда парк прочесали более тщательно; затем снова вернулись к тропинкам и лужайкам, но тщетно. Решили, что она укрылась от грозы, и тут в головы всех пришла страшная мысль, что она не нашла лучшего укрытия, чем одинокое дерево или стог сена, и в нее попала молния. Оставалась еще слабая надежда, что она вышла на дорогу навстречу мужу и могла вернуться вместе с ним. Его приезд отнял эту надежду.

Подняли всю деревню. Слуг и крестьян разослали в разные стороны; кто-то ехал верхом, кто-то ушел пешком. Хотя дело было летом, ночь выдалась ненастной, бушевала буря; свирепствовал западный ветер, высокие деревья клонились к земле, ревела и завывала непогода, сбивая с толку и препятствуя попыткам услышать крики и различить посторонние звуки.

Дромор расположен в живописной, но дикой и малонаселенной части Камберленда, на краю равнины, формирующей побережье; перед спуском к морю рельеф перестает быть ровным и испещрен холмами, лощинами и рвами. Наверху нет тропы, которая вела бы к морю, но, ступив на дорогу, ведущую в Ланкастер, они приблизились к океану, и промежутки между порывами ветра заполнились далеким ревом волн. На этой дороге, на расстоянии около пяти миль от дома, нашли Джерарда. Тот лежал в состоянии, близком к ступору; это, конечно, был не сон: одежда насквозь промокла от дождя, руки и ноги онемели от холода. Когда его нашли и привели в чувство, он начал дико озираться и звать мать; ужас читался на его лице, и, казалось, он повредился умом от внезапного чудовищного потрясения. Его отвели домой. Отец подбежал к нему и бросился расспрашивать, но мальчик лишь кричал, что у него «увели маму»; его жалобный крик — «Вернись, мама, остановись! Остановись ради меня!» — наполнил всех присутствующих ужасом и отчаянием. Скорее послали за врачом; тот обнаружил, что у мальчика поднялся жар, вероятно из-за испуга и пребывания под открытым небом во время грозы, а также потому, что он уснул в мокрой одежде на холоде. Прошло много дней, прежде чем угроза его жизни миновала и он перестал бредить, и все равно он продолжал кричать, что его маму «увели» и та не желала подождать его и остановиться. Часто он пытался встать с кровати и отправиться ее искать.

Наконец рассудок к нему вернулся; он стал понимать, где находится, и туманно припоминать события, что непосредственно предшествовали его болезни. Его пульс успокоился, сознание восстановилось, он лежал молча и неотрывно смотрел на дверь своей комнаты. Наконец он забеспокоился и стал звать мать. Привели мистера Невилла — тот просил послать за ним, когда к сыну вернется способность рационально мыслить. Джерард бросил на отца разочарованный взгляд и снова пробормотал: «Я хочу к маме».

Опасаясь, что душевное смятение вновь приведет к лихорадке, отец ответил, что мама устала и спит, поэтому ее нельзя тревожить. «А когда она вернется? — воскликнул мальчик. — Тот человек не увел ее насовсем? Карета приехала?»

Эти слова всколыхнули утихшие было тревоги. Боясь допрашивать мальчика напрямую и не желая его напугать, мистер Невилл послал к нему няню, что заботилась о нем с младенчества, и поручил ей выудить у ребенка сведения. История Джерарда была безумной и странной, и, надо отметить, все рассказанное той женщине несколько отличалось от версии, которой он придерживался впоследствии, — не сами факты, но оттенки. Его отец объясняет это попытками обелить мать; сам же Джерард утверждает — и я ему верю, — что время и опыт помогли ему понять мотивы ее действий и пролили свет на слова и поступки, которые ему запомнились, и обстоятельства, что прежде казались непонятными, предстали как на ладони, когда он осознал истинный смысл обрывков разговора, что сперва казались его лишенными.