Двадцатые годы - Овалов Лев Сергеевич

— Ефим, быстро, за подводами.

Ефим повернулся, засеменил, почти побежал. Павел Федорович чуть не заплакал.

— Ведь это ж семена. Семена, поймите. Ведь это ж хозяйство…

— Любезный, служение отечеству требует жертв. И с нашей стороны, и с вашей. Я бы мог реквизировать фураж, но не хочу, не нахожу нужным, беру у вас этот овес, как доброхотное даяние, могу даже выдать расписку. Считайте, забрал у вас овес сам генерал Деникин. Когда Александр Иванович займет Москву, законные власти возместят все…

Насмехается, сукин сын!

Славушка шел чуть позади. Непонятно почему, всхлипнул Павел Федорович, офицер вел себя вежливо и необидно.

— Не волнуйтесь, вас не заставят шевельнуть и мизинцем, — успокоил Гонсовский хозяина. — Мы сами погрузим.

Должно быть, фураж-то он и искал!

— А пока покажите пасеку.

Ближе к осени пчелы не так злы, соты полны, кое-где валяются в траве трутни, еще месяц, и можно прятать ульи в амбар.

Пчелы игнорировали посетителей, зато Бобка выходил из себя. На пасеке тоже амбар, поменьше, где хранились принадлежности пчеловодства. Бобка, привязанный на цепь у двери амбара, выкопал под амбаром нору и обычно дремал там. Но сейчас метался, прыгал, выходил из себя.

— Зайдем?

Павел Федорович ногой придержал собаку, снял замок, открыл дверь.

— Заходите.

Славушка потрепал Бобку, вошел следом. Пес не унимался.

Гонсовский обследовал и этот амбарчик, он и здесь сразу заприметил в углу бидоны.

— Выкати-ка, — приказал он одному из казаков. — Поглядим, какая в них сметана.

— Там мед, — глухим голосом промолвил Павел Федорович. — Для подкормки пчел.

— Ошибаетесь, — весело поправил его Гонсовский. — Для подкормки кавалергардов его императорского величества.

Казак выкатил бидон, второй, поднял с одного крышку.

— Пробуй, — приказал Гонсовский.

Казак запустил руку в бидон, пальцами достал комок засахарившегося меда, с аппетитом откусил…

— Сладкий? — спросил Гонсовский.

Казак ухмыльнулся.

— В плепорцию.

Носком сапога Гонсовский тронул бидон.

— Взять.

Казаки покатили бидоны к двери. Павел Федорович не осмелился возражать. Да он и знал: возражать бесполезно. Попробуй возрази!

Однако нашлось кому возразить.

— Благодарю, — вежливо произнес Гонсовский, слегка наклонив голову, переступил порожек и… закричал.

Покуда Павел Федорович мысленно подсчитывал убытки, покуда казаки подкатывали бидоны к дверям, покуда Славушка дивился, как легко и весело умеет грабить этот вежливый и, должно быть, опытный по этой части офицер, Бобка выступил в защиту хозяина: рванулся из-под амбара и сквозь голенища сапога прокусил офицеру ногу.

— Ах ты!…

Для выражения своих чувств господин ротмистр воспользовался весьма нецензурными словами.

Схватился за ногу, торопливо полез в кобуру за револьвером.

Щелкнул взведенный курок.

И с такой же стремительностью, с какой пес накинулся на грабителя, Славушка бросился к Бобке, прильнул к нему, обнял, заслонил.

— Отойди! — закричал Гонсовский. — Отойди, сукин сын!

Славушка еще теснее прижался к Бобке: не мог, не мог он предать друга!

— Отойди, щенок! Тебе говорят…

Казаки с интересом смотрели на своего офицера, они-то хорошо знали, что господин ротмистр не умеет прощать обидчиков.

— Считаю до трех, слышишь? Не отойдешь, пристрелю вместе с собакой!

— Слава!

Позади Гонсовского стоял Павел Федорович. Голос его прервался, визгливая нота повисла в воздухе. Он не рискнул броситься к мальчику и оттащить от собаки, чего доброго Гонсовский не дождется, выстрелит, однако отдать мальчика на расправу не позволяла совесть.

— Уйди, слышишь? Сейчас же уйди…

«Пусть, пусть этот негодяй попробует меня оттащить!»

— Раз… два… Отойди, мерзавец! Пристрелю!

Казаки знали: ротмистр Гонсовский не врет, им не такое доводилось видеть…

Павел Федорович забежал сбоку.

— Господин офицер, пощадите… Дурак, дурак, разве не видите? Пощадите мать! Мальчишка еще…

Но тут у забора возник Ефим:

— Так что подводы прибыли.

Гонсовский поиграл губами.

— Так, так… — Посмотрел куда-то поверх мальчика. — Вернусь через пять минут. Собаку я все равно пристрелю.

Прихрамывая, пошел распорядиться погрузкой овса.

Павел Федорович присел на корточки.

— Чего ваньку валяешь? Не знаешь, что ли? Кутеповцы на все способны. Только мать обездолишь…

Он еще что-то говорил, но Славушка не слушал. Он прижался к Бобке и вместе с ним ползком полез под амбар. Они забирались все дальше и дальше.

— Смотри, Бобка, — бормотал мальчик, — пристрелит он и тебя, и меня, я тебя сейчас отпущу, только ты, дурень, не убегай от меня…

Отстегнул под амбаром ошейник, обнял Бобку за шею и пополз в лаз, ведший в проулок за амбаром.

И пес догадался, пополз бок о бок с мальчишкой, они нырнули из проулка в крапиву, проползли под изгородью и, почти уже не прячась, стремглав побежали через огороды.

Куда девать Бобку?… К Введенскому, только к Введенскому!

Андрей Модестович охотник, любит собак, вот Славушка и попросит его подержать Бобку у себя в доме на привязи, Андрей Модестович не даст пса в обиду.

А ротмистр Гонсовский, приказав застелить подводы брезентом и не оставить в амбаре ни зернышка, вернулся к пасеке, увидел затянутую под амбар цепь, усмехнулся, нагнулся, сунул дуло в дыру и разрядил всю обойму.

22

Кавалерийская часть, которую ротмистр Гонсовский обеспечивал фуражом, мелькнула и исчезла куда-то в сторону Ливен, и в Успенском снова наступило затишье.

Вошло и у Астаховых все в свою колею, Павел Федорович припрятывал все, что можно припрятать, Федосей и Петя сторожили на хуторе сад, обмолачивать хлеб Павел Федорович воздерживался, хлеб стоял в скирдах, так легче избежать реквизиций, Марья Софроновна и Надежда обихаживали коров и птицу, да еще лежмя лежала на грязных простынях разбитая параличом Прасковья Егоровна, лежала и мычала, просила у бога смерти. Возле нее и увидела Вера Васильевна мордастого солдата.

— Вы кто?

Солдат молчал.

Вера Васильевна осмелела:

— Кто вы такой? Что вам здесь нужно?

Он опять промолчал.

— Я вас спрашиваю!

— Комендант.

— Кто? Кто? — воскликнула она в растерянности.

— Гарбуза, — невозмутимо назвался солдат. — Комендант штаба.

— Бог мой, решительно ничего не понимаю! — продолжала недоумевать Вера Васильевна. — Какой комендант? Какой Гарбуза?

— Вопчем, мы ваш дом займаем под штаб.

— Какой штаб?

Тут появился Павел Федорович.

— Молчите, молчите, вы все испортите! — крикнул он, становясь между солдатом и свояченицей. — Говорите со мной, я — хозяин.

— Не треба. Говорить будете промеж себя, а мне зараз очистить всю помещению.

Павел Федорович знал уже, в чем дело, в волости расквартировалось какое-то армейское соединение, в Успенском размещался штаб, а под канцелярию выбрали дом Астаховых.

— Простите, с кем имею…

— Ефрейтор Гарбуза, — еще раз представился солдат. — Комендант штаба.

Павел Федорович не знал, что в данном случае комендант значило то же, что и завхоз.

— Освобождайте помещению, — сказал Гарбуза. — Сей минут командир полка будут.

— Куда ж я ее? — Павел Федорович указал на мать. — Человек непереносимый.

— Ничего не знаю, — сказал Гарбуза. — Убрать, и вся недолга.

— Ну и убирай сам, — рассердился Павел Федорович. — Ты же видишь, в каком она состоянии?

— А не уберешь, — невозмутимо пригрозил Гарбуза, — лягешь рядом с ней.

— Можно ко мне, — предложила Вера Васильевна.

— Куда к вам? — рассердился и на нее Павел Федорович. — А вас куда?

На их счастье, в комнате появилось некое белобрысое существо в гимнастерке с солдатскими погонами.

Солдат неуверенно осмотрелся, грохнул на стол пишущую машинку, подергал на «ремингтоне» рычажки.