Староста было замялся, но Куцыха решительно добавила:
— Туг не место говорить обо всем, по дороге узнаете все.
Нечего делать, староста оделся и вышел с Куцыхой за ворота.
— Ну теперь я и расскажу все по порядку, — оглядываясь и понижая голос, загудела Куцыха, — известно вам, дядько Онуфрий, что дочь моя Василина, прошлую весну скончалась, и похоронена как следует, и запечатана батюшкой ее могила?
— Конечно, известно, — с удивленьем согласился староста, — был же я на похоронах и обедом ее, покойницу, царствие ей небесное, поминали.
Куцыха резким движеньем утерла слезы на глазах и продолжала еще глуше:
— Так вот, когда хоронила я мою бедную Василину, так должна была исполнить ее последнюю волю… И надела ей я самое лучшее ее девичье платье, и причесала ее как невесту… и надела ей на шею доброе намисто, которое досталось мне еще от моей бабушки… Доброе намисто с тремя золотыми дукатами, а всего его было четыре низки и нанизано оно было на шелковый шнурок, а все низки были связаны в концах шестью узлами…
Так отчеканивала Куцыха каждое слово, а староста, решительно не понимая в чем дело, кивал головой да покрякивал.
— Теперь дальше, — гудела Куцыха, — сегодня иду я из церкви и вдруг встречаю Одарку Запорожцеву, жену, прости меня Создатель, того проклятого упыря, что тревожит теперь все село и не дает крещеным людям спать по ночам. Смотрю я, останавливаясь вдруг перед старостой и вперяя в него негодующие, серые, как олово, глаза, — резко закончила Куцыха, — а у ней на шее красуется намисто моей несчастной Василины…
— Василинино намисто? — повторил бледнея староста.
— Оно, именно, разве я не узнала бы его за три версты, разве мало я любовалась им в молодости!
— Гу, гу, гу… вот это так уж чудное дело! — воскликнул Онуфрий Ковбик, громко ударяя себя по белым полам нового кожуха. — Что же вы думаете сделать?
— А вот что, — с твердостью сказала Куцыха, — не допущу я, чтобы всякая тварь пользовалась добром покойницы несчастной. Идем сейчас к ней, она только что вошла в свою хату, и, ежели я докажу, чье это намисто, то снимем его с ее поганой шеи…
— Хм, так оно так, — совсем растерявшись недоумевал староста, — только как могло намисто, из-под глубокой земли, примерно сказать, из запечатанного гроба, выйти на свет…
— А может он, упырь проклятый, ходит к ней? — грозным тоном спросила Куцыха.
— Слышал я такие вещи, только, как бы сказать… — медленно начал староста, но Куцыха властным уверенным голосом прервала его речь:
— Ходит, воскликнула она, — а вы ничего не смотрите, доведете все село до великого несчастья!..
Неожиданно вошла Куцыха со старостой в хату Одарки, молодица вздрогнула и быстро повернулась к вошедшим, громко брякнув дукатами, привешенными к доброму намисту… Не теряя ни одной минуты, вдова подскочила к Одарке и ткнула пальцем ей в грудь.
— Вот оно! — грубо выкрикнула торжествующим тоном Куцыха. — Вот дукаты: один побольше, а два других меньше и эти все четыре низки… Снимай, ведьма, намисто, снимай его сейчас!..
— Да, да, снимай, — повторил староста.
Дрожащими руками, покорно, без всякого сопротивленья, сняла Одарка намисто, губы у ней задрожали и лицо стало белее стен.
— Вот, вот, вот! — указывая на все приметы рычала Куцыха, — где ты его, проклятая женщина, взяла?..
— Да, да, где взяла? — повторял староста, — это, действительно, нужно по закону сказать.
Но Одарка стояла, как вкопанная, безмолвно вперив глаза в Куцыху.
— Чего глаза на меня вытращила! — крикнула Куцыха, — не испугаешь меня своим упырем, для него есть у меня святая чудотворная икона!..
После этих слов Одарка, жалобно, точно маленький ребенок, вскрикнула, схватилась руками за голову и грохнулась посреди хаты…
VI
— Ей-Богу, стою я как в тумане, — разводя руками, проговорил староста, — очутившись с Куцыхой на улице, — что делать, сам не знаю?
Куцыха с видом победительницы горделиво поджала губы.
— Заявить по начальству, или батюшке… — недоумевал Ковбик.
— А начальство, что сделает? — возразила Куцыха, — наберетесь таких хлопот перед праздником, что и сами не рады будете!
— Верно, верно! — тоскливо согласился Ковбик.
— Вот мой совет, знаете вы сами хорошо того Литвина, что сидит в Зачепихе? Поезжайте к нему, он поможет… он такие дела понимает, каких вам и не снилось. Старый Литвин скоро усмирит проклятого упыря, да, может, еще и молодицу отчитает… Как ни крутите головой, а без Литвина не обойдется… Про намисто-то пока не говорите никому, особенно глушману этому сотскому, тот сейчас, как сорока на хвосте, понесет все к становому…
— Так, так, — согласился староста, тяжело вздохнув при этом, — вот дела какие настали!..
Куцыха, распрощавшись, повернула в свой переулок, а староста, заложив руки за пояс и понурив голову, медленно побрел домой.
— Нечего делать, после долгих размышлений, — решил Онуфрий Ковбик, — нужно поехать к Литвину.
Никому не говоря ничего, Ковбик запряг своего доброго серого коня и отправился в Зачепиху.
Все жители Червоного, других ближайших и самих дальних сел отлично знали Зачепиху — облупленную и ободранную корчму, одиноко торчавшую среди голого, как ладонь, поля. В корчме этой много лет сидел на аренде старый Литвин с двумя дюжими сыновьями; славился он необычайным искусством врачевать всякие болезни, а, главное, не боялся никакой нечисти. Никто не мог бы, посмотревши на Литвина, сказать, что обладает он такими понятиями и силами. Росту Литвин был очень низкого, почти карлик, маленькая, как маковка, голова, с двумя оттопыренными ушами, не имела никаких следов растительности, кроме нескольких желто-седых волосков, торчавших сосулькой под носом, немного ниже двух бородавок почти синего цвета. Беседуя с посетителями, Литвин двигал этими бородавками как щупальцами, причем все голое лицо покрывалось морщинами, а уши прыгали по сторонам, как у летучей мыши… Неказистая, правду сказать, была наружность, а все-таки, все, кто знал Литвина, глубоко уважали его и свято верили каждому слову.
Чуть только староста вошел, поздоровался как следует и присел возле стола, как старый Литвин сейчас воскликнул:
— Догадываюсь я, дядюшка Онуфрий, зачем вы потрудились ко мне… приехали вы посоветоваться насчет тех беспокойств, что в Червоном начались…
— Истинно, — подумал староста, крякнув от удивленья, — знает старый Литвин все на свете!..
— Знаем, знаем, — весь покрываясь морщинами и двигая прозрачными ушами, пропищал Литвин… — Хотите вы, староста, упыря присмирить.
— То есть, конечно… — смущенно протянул староста, — такое началось у нас в Червоном, что и словами рассказать нельзя, а ежели рассудить, то одна надежда на вас… потому что начальство, как бы сказать… — староста запнулся и тяжело засопел носом.
— Тэк, тэк!.. — еще больше покрываясь морщинами, согласился старый Литвин, — его нужно усмирить… Такие штучки уже случались мне, приходилось видеть на веку!.. Был у меня вчера вечером ваш сотский, насчет ушей советовался и тоже просил помочь в этом деле. Говорил он только, чтоб не сказывал никому, боялся как бы становой не прикатил под праздник… Хе, хе, хе… — добродушно захихикал Литвин, — упыря можно, хоть с трудом, уничтожить, а от станового не так-то легко отделаться!..
— Грамотному человеку, как говорится, и книги в руки, — продолжал староста, — потрудитесь, пожалуйста, для нас, а мы, как можем, отблагодарим всем селом… Ежели расход какой, или, как известно, за труды ваши…
— Ни, ни, ни! — замахавши, как мельница, своими маленькими руками, — возразил Литвин, за что беру, так беру, а за такое дело — сохрани Господь… За такое дело деньги брать не полагается… Непродажное это, нет… А теперь расскажите мне, староста Онуфрий, все по порядку…
Литвин подсел к Ковбику поближе и они повели речь совсем пониженным голосом… Не преминул, конечно, староста рассказать как вдова Куцыха опознала намисто покойной дочери на шее Одарки Запорожцевой…
