От мира сего - Крелин Юлий Зусманович
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Зачем же ему еще эти мучительные «два денечка», эта жизнь уже без жизни, это мучающееся, еще живое и уже безжизненное тело?
И перед врачами маячит страх, когда им надо будет сказать: «Умер. Все». И очень тяжело сказать после этих слов «я пошел» или даже просто молча выйти.
Родственники еще не знают, еще как следует не понимают, что у них будет, куда направить свою энергию. Надо хоронить — справки, разрешения, машины, гроб, могила. Они будут очень заняты — это их будет отвлекать. Без этого им было бы совсем плохо.
Я привык к смерти. Я не плачу, даже когда близкие умирают. Я смотрю на близких ему, уже мертвому, людей. Они плачут. А я — нет. Я разучился плакать, когда люди умирают. Когда близкие умирают — я всегда могильщик. И слезы накапливаются у меня на веках и не переходят через край их, не льются по щекам, а, набравшись по краям, проходят сквозь глазно-носовой, слезный канал, и я шмыгаю носом. У меня сразу насморк. Другие близкие плачут, а у меня насморк.
Я могильщик, а могильщики не плачут.
ПОХОРОНЫ
Топорков стоял на краю платформы метро и смотрел на мелькавшие мимо окна вагонов и фигуры в них и думал о том, что умер Начальник, и что жил он как все, и цели у него были, как у всех, а умер он не как все. Впрочем, наверное, только на войне люди умирают одинаково (и этим тоже война отвратительна). А вообще-то все умирают не как все, хоть и наступает смерть у всех «при явлениях падения сердечной деятельности и остановки дыхания», как пишут в историях болезни.
Умер. «Экзитировал». Глупый жаргон, глупый термин: экзитировал — умер. Это же неправильно. Exitus — исход. Значит, «исходнул», что ли? Исходнул Начальничек. Надо создавать термин от слова Mors — смерть. Тогда что? Мортировал? Или морсанул?
Поезд остановился. Перед ним замер ряд молодых людей, стоящих вдоль вагона и одной рукой держащихся за поручень над головой, а другой — за газету. Они были в светло-зеленых плащах, белых рубашках, темных галстуках, детали не видны, да и не существенны. Все, наверное, спешили на работу, все читали.
«Наверное, в газетах есть объявление. Кажется, в „Вечерку“ сдавали. У кого же утром увидишь ее». Он проталкивается по вагону и вдруг увидел нужную газету и нужное объявление. «Привет. С какой стати они написали „скоропостижно скончался“. Полагается „после тяжелой и продолжительной болезни“ или, в крайнем случае, „безвременно скончался“. Ничего себе скоропостижно. Если бы скоропостижно. Скоро постижно. Странно. Никогда не думал, откуда это слово. Чего же он постиг скоро? Наверное, правильнее — „скорый постиг“. Совсем глупо. Смерть постиг скоро. Не мучился, не думал о близком конце, а сразу постиг его. А может быть, скоро почил, а превратилось в скоропостижно. А он думал о конце, да как еще думал. Кощунство писать про его смерть как про смерть скоропостижную. Я бы про него написал „безвременно скончался“. Нет, если бы я уже писал, так я бы написал просто — умер такой-то человек. Нет, я бы, пожалуй, совсем не писал. Зачем? А ведь безвременно тоже неправильно. Что он, в безвременье умер? Тогда другое дело. Он умер до своего времени. „… С прискорбием извещает о довременной смерти…“. Да-а — безвременно скончался мой Начальник».
На подходе к эскалатору, как всегда, была микроходынка. Это было привычно. Наконец он вознесся в переход между станциями. У стенки стояла небольшая группа юношей с прическами средневековых пажей, в расширяющихся книзу брюках; в руках они держали папки, портфели, и у одного была спортивная сумка. Кого-то глядели. Или чего-то глядели.
А Сергей все шел, шел, потом ехал. И приехал в больницу сильно до времени.
В конференц-зале устанавливали гроб, а ему велели быть на входе и, встречая, указывать путь в зал. Рассчитывали, что приедет «Сам» тоже. Ох, как не любил его Начальник! Начальник многих не любил.
А потом он пошел по комнатам и в зал. Вокруг хлопочут. Жена сидит, она его любила, наверно, боялась, она жила им — плохо ей будет без пего.
А вот и дети, и им тяжело. Они-то любили его за что-то. А он детей любил — так. Ни за что. Как и все родители — бескорыстно. Просто за то, что они дети, его дети. А сейчас они плачут. Слез-то нет — культурные. А плачут.
А вот ученики, помощники, сотрудники. Они ходят вокруг гроба, переговариваются тихо. Им тоже плохо. Ведь никто из них не может претендовать на освободившееся место. Слишком рано, слишком быстро для них. А новый… может, выгонит, а может, задавит, а может, работать не даст. Новый начальник — новая клиника, новые установки, принципы, новые операции; наверное, нужны будут новые люди. Его-то здание развалится. Им тоже тяжело.
Он смотрел на них уже отвлеченно, уже не как свой сотрудник, а как полусвой коллега. Он смотрел на них, вспоминал их, дела их вспоминал, кто как рос, как барахтался, кто кого толкал, кого отталкивал, кто как сам толкался. А дела их вспомнить не мог. Тяжело им сейчас, его ученикам и помощникам.
Ну а вообще о чем здесь говорят? Вон в той комнате — целая группа. От них идет легкий гул.
— Знакомо мне все это, знакомо.
— Да. Цена всему.
— Вот не бережем здоровье.
— Что имеем — не храним, потерявши — плачем.
— Молодость не знает — старость не может.
— Ну уж старость. Молодой.
— Да это я вообще. Ел мало?
— Все ж деньги на еду и уходили. Ведь жизнь прожил, а ничего не приобрел.
— Да. Жизнь — копейка.
— Судьба.
— Все там будем.
— Все.
Пауза. Все молчат. И снова:
— Смолоду за здоровьем следить надо.
— Да-а. Здоровье — главное.
— Жизнь его примером была.
— Всегда всем уступал, навстречу всем всегда шел.
— А Бориса Сергеевича помните?
— Ну как же, как же!
— Умер. Плохо ему вдруг стало. Приехала неотложка. При враче и умер сразу.
— Неотложка призвана, наверное, смерть не откладывать.
— Очень странная организация.
— А хорошо выглядит.
— Да, да. Благородная внешность. И седина благородная. Суров — ноблагороден.
— А вчера был лучше. Лучше выглядел.
— Нет, и сейчас хорошо. Лежит как живой. Странно видеть его в гробу.
— Странно, странно.
— Выглядит он вполне приемлемо.
— Да, но без очков. Очень непривычно. Опять помолчали. Приемлемо!
— Но и молодые болеют.
— Болеют, болеют.
— Ничего не определяет возраст.
— Судьба.
— Сие от нас не зависит.
— Диалектика. Все течет, все изменяется.
— Да-а. Диалектика, диалектика.
— Да-а. Все мы не молодеем. Закон природы.
— Что делать? Бог дает — бог берет. — Помолчали.
— Приемлемо!
— Вот де Голль! А? Ну дела!
— Он думал — умнее всех.
— Ан нет, конечно. Но когда вся страна бастует. Дал маху, конечно. Жестко больно брал.
— Да и во всем мире все с ума посходили.
Опять ненадолго притих гул-шепоток.
— Не хватает в Москве кладбищ.
— Да и крематорий не справляется. Нужен новый.
— Говорят, строят.
— А в Ленинграде нет.
— Нет. Только в Москве. Один на всю страну. Приемлемо!
Еще одна группка. Ученички-помощнички. Сергей включился в беседу:
— Да-а. Мы больше думали — как он нас любит или не любит — и совсем не думали — как мы любим его. А потому простим ему все прегрешения, вольные и невольные.
— А он искал любви? Искал, наверное.
— Искал, но своим путем, каким-то странным.
— Пути человека ведь неисповедимы.
— Человека. Да-а.
— Да-а. Бог дал — бог взял; так вроде говорят?
«Ну пусть говорят. Пока для них все приемлемо. А вот что он говорил перед смертью? Что? Перед самой смертью люди иногда вдруг резко мудреют. Это я иногда замечал»,
Сергей отошел и от группы помощников и учеников.
А потом, как обычно, начался митинг-панихида открытием, и шел он, как всегда, речением. И всего их было пять речений. И никто не думал о жене, детях, и рвали их на кусочки потихоньку этими речениями.
Говорили, что Начальник свой труд и жизнь отдал советской брюшной хирургии. Топорков тут же включил свою мыслительную систему: «Почему советская брюшная хирургия? А есть не советская? Надо было сказать: положил живот свой на алтарь брюшной советской хирургии. Положил живот. Откуда все эти слова-то? Положил не брюхо, а живот на хирургию брюха, положил живот на киот. А говорит-то кто? Большие друзья были. Правильно Начальник его не любил. Надо же придумать — „советская брюшная хирургия“. Господи! А этот-то, этот друг-приятель. Иначе начать речь, как „мне выпало большое счастье…“, он не мог, невежество, — „работать с ним три года“. Бестактные люди. А жене и детям — стой и слушай про какое-то счастье его. А вот ей выпало большое горе. Жаль, у них нет внуков еще. Сейчас бы она пришла домой, а дома маленький мальчик или девочка — они бы живо отвлекли. Они чудовищно бестактны, дети, и никто, как они, не может столь неумолимо отвлечь от тяжких мыслей и при этом с невероятной объективной деликатностью».
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 51
Похожие книги на "От мира сего", Крелин Юлий Зусманович
Крелин Юлий Зусманович читать все книги автора по порядку
Крелин Юлий Зусманович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.