— Они верят в свободную любовь, — осуждающе проговорил Гарри, — и не признают браков.
— Странно, там почти все семейные.
— Если бы они были приличными людьми, они бы воспитывали лучше своих детей. Возьми, например, ту же Терри. Уверен, что она там со всеми перетрахалась.
Я разозлился и хотел что-нибудь резко ответить, но сдержался. Вместо этого медленно улыбнулся.
— Терри относится к тем девчонкам, которых, кажется, можно легко трахнуть, но никто не может похвалиться этим.
Гарри отошел к покупательнице, а я принялся распаковывать ящики и скоро забыл о нашем споре.
Прошло несколько месяцев. Сэм бросил работу и уехал в Хартфорд к родственникам. Я заделался настоящим продавцом и сейчас заколачивал пятнадцать баков в неделю, а по воскресеньям у Отто ловко разливал содовую. Кое-что сэкономив, купил новую одежду, немного поправился и стал относиться к окружающим более весело и дружелюбно. Я знал уже почти всех жителей квартала. Все время уходило на работу и на клуб. Я не проявлял наверху никакой активности, но само присутствие на этих собраниях как-то сближало с людьми.
Прошел День Благодарения. Однажды вечером после закрытия магазина меня окликнул на улице Джерро Браунинг. Я подождал его, и мы пошли вместе.
— Где ты живешь, Фрэнсис?
— В «Миллсе». — Интересно, почему он спросил?
— А сейчас куда?
— Поужинаю и домой.
— Не возражаешь, если поужинаем вместе?
— Нет, — удивленно ответил я. — Хоть будет с кем поболтать.
— У тебя что, нет родственников? — полюбопытствовал Браунинг.
Я покачал головой.
— Сколько же тебе лет?
— Двадцать два. — Я вопросительно посмотрел на Джерро. — Послушай, я не против расспросов, но может объяснишь, чем вызван такой внезапный интерес?
— Сам не знаю, — рассмеялся негр. — Наверное, ты меня заинтересовал.
— Чем? Я такой же, как все остальные.
— Это тебе кажется.
Мы зашли в кафетерий, взяли подносы и наложили еды. Несколько минут ели молча, затем Джерро сказал:
— Твои волосы, например.
Я машинально дотронулся до виска.
— Что с моими волосами? Я что, забыл причесаться?
— Да, нет! — рассмеялся он. — Ты же спросил, что в тебе необычного. Волосы, например.
— Они такие же, как и у остальных.
— Нет, не такие, — не согласился Джерро Браунинг, по-прежнему улыбаясь. — У тебя уже видна седина. По-моему, ты еще слишком молод, чтобы седеть.
— А может, у меня много забот?
— Дело не в этом, просто ты много пережил.
— Откуда ты знаешь? — удивился я.
Прежде чем ответить, Джерро сунул в рот ложку.
— В основном из мелочей. Из твоего поведения. Ты смотришь на людей с изумлением и превосходством, а разговариваешь всегда уверенно и никогда не ходишь вокруг да около. Ходишь ты на цыпочках, как хищное животное, которое в любую минуту готово дать отпор. Ты всегда настороже. — Он положил в рот очередную ложку. — Посмотри на себя со стороны. Ты сидишь спиной к стене и внимательно разглядываешь всех, кто входит или выходит. Кого ты ищешь? От кого ты прячешься?
— Никогда не замечал, — улыбнулся я. — Никого не ищу, ни от кого не прячусь. Наверное, это дурная привычка.
— У всех привычек есть причины.
Мы закончили ужинать. Я встал и пошел за кофе. Джерро Браунинг курил и рассеянно играл с маленьким ключом, прикрепленным к цепочке для часов.
— Что это такое? — заинтересовался я.
Он достал из кармана часы и протянул мне.
— Фи, Бета, Каппа [10].
Я повертел его в руках. На нем было что-то выгравировано.
— Я еще такого не видел. Что им открывают?
— Мир равных возможностей, — рассмеялся Джерро. — Все это выдумка. — Он увидел, что я ничего не понимаю. — Такие ключи дают в колледже. В это общество попасть очень трудно.
— Ты учился в колледже?
Браунинг кивнул. Я вернул часы и подумал о Марти и Джерри. Сейчас они уже должны заканчивать колледж.
— У меня есть друзья, которые тоже учатся в колледже.
— Где?
— Не знаю, — признался я и криво улыбнулся. — Мы давно не виделись.
— Тогда откуда ты знаешь, что они учатся в колледже?
— Я их очень хорошо знаю.
— Странно, как люди ухитряются терять друг друга, — задумчиво произнес Джерро.
Эти слова окончательно сломали лед между нами. Дальше все пошло, как по маслу. Мы просидели больше часа. Я рассказывал о себе такое, что никому не рассказывал, и он, похоже, искренне заинтересовался. Расстались мы хорошими друзьями.
Глава 4
Зима с 32 на 33 год выдалась очень тяжелой. Люди тысячами теряли работу и влачили скудное существование на пособие по безработице. Никто, в том числе и я, у кого все было в относительном порядке, не сомневался, что необходимо что-то предпринимать. Каждый день газеты пестрели заголовками: «Кризис углубляется!», «Депрессия!» Народ голодал и мерз. Ветераны войны требовали компенсации и рабочих мест. Хватит обманывать себя, приятель, говорили люди, «процветание» больше не прячется за углом.
Все эти потрясения, к счастью, проходили мимо меня. У меня была работа, я не голодал, не мерз.
Раньше в клубе на собраниях жалобы всегда казались мне какими-то придуманными, немного нереальными, речи, которые я там слышал, не производили большого впечатления, требования вызывали лишь улыбку. Постепенно люди приходили в отчаяние и теряли надежду найти работу. Это проявлялось во многом. Люди, которые каждое утро отправлялись на поиски работы, как в церковь, переставали ее искать. Они говорили: «А какой в этом смысл? Разве вы не знаете, что везде депрессия?» и просили занять десять центов.
Несколько магазинов по соседству закрылись, и на их окнах появились объявления «Сдается внаем». Рядом висели никого не привлекающие объявления поменьше: «Цены снижены вдвое», «Зимняя распродажа». Несмотря ни на какие ухищрения, никто ничего не покупал.
Люди ходили расстроенные и растерянные и не знали, кого винить. В метро, на окнах домов, на дверях, повсюду висели небольшие плакаты: "Покупайте «Американца». Это «Ивнинг Джорнэл» развернул кампанию по всей стране. "Благосостояние вернется, если вы купите «Американца». На Колумбус Серкл можно было услышать антиправительственные речи, критику в адрес президента, негров, евреев, католиков, короче, всех подряд! Народ яростно набрасывался на профсоюзы, на забастовки, на штрейкбрехеров, на боссов, на еврейских банкиров. Бесцельно, яростно и глупо все спорили, ругались, кричали до хрипоты.
"Покупайте «Американца»! В Гарлеме вспыхивали голодные бунты. Нервы у всех были на пределе, спавшая глубоко внутри людей ярость была разбужена и рвалась наружу. В них проснулось все плохое, словно злой колдун посеял обильные семена ненависти, подозрений и взаимных обвинений.
Поставьте негров на место! Белым людям нужна работа! Вы что, хотите, чтобы вашу сестру изнасиловал черномазый? Оглянитесь по сторонам. Кому все принадлежит? Евреям! Кого больше всего среди докторов и адвокатов? Евреев! Так чья же это страна: наша или евреев?
Эти ниггеры расползаются, как рак! Стоит поселиться в районе хоть одному черному, и вскоре они будут кишеть, как мухи. Из-за них растет цена на недвижимость, они приводят в запустение ваши районы, они уничтожают вас самих. Если вы впустите к себе ниггеров, скоро вы будете бояться вечером выйти из дома, будете волноваться за свою дочь, когда она возвращается домой после школы. Эти черные, как чума! Дайте поблажку хоть одному, и вам конец!
Да, это была плохая зима! Помню, в один февральский вечер, в день рождения Линкольна, я увидел, как плачет Джерро Браунинг.
Я пришел на собрание в клуб и стоял где-то в углу. Клуб был наполовину пуст. Присутствующие негромко переговаривались. Ансамбли и танцы давно исчезли, деньги были нужны на более важные вещи. Народ стал реже посещать собрания, люди теряли надежду и предпочитали слушать хриплые крики уличных ораторов.
