Фолкнер - Шелли Мэри Уолстонкрафт

Глава XXVI. Рассказ Фолкнера

«Я пишу эти строки не для того, чтобы смягчить тяжесть своего преступления и, раскрыв его мотивы, уменьшить свою вину. Моя цель — доказать невиновность, оправдать добродетель и рассказать правду, хотя мое собственное имя в этом случае ждет заслуженное бесчестье. Если, открыв тайны своей души и описав обстоятельства, что привели к роковой катастрофе, я уже не буду казаться окружающим чудовищем, хотя не перестану быть преступником, знайте: я сделал это не ради себя, а ради нее; пусть ее юное нежное сердце осозна́ет мою вину, но вспомнит обо мне без содрогания.

На этих страницах вы найдете только истину, чистейшую и священную. Я пишу это признание в прекрасном краю, где бушует война; жители этого края кровью и горем отвоевывают драгоценные привилегии, являющиеся неотъемлемым правом любого человека, а я приехал сюда умирать. Сейчас глубокая ночь; я слышу уханье совы; вспыхивают и гаснут светлячки, шепчут ручьи в вековых лесах; лунный свет проливается на седые оливковые рощи, темные утесы и скалистые горы и порождает пугающие тени, а на небе сияют бессмертные звезды. Разве можно лгать в безмолвии ночи под бдительным присмотром самого Господа и собственного сердца? В тишине между порывами ветра моя совесть слышит стоны мертвых и видит бледное безжизненное тело, одиноко плывущее по течению. Я слышу шепот своего сердца; оно наконец готово открыться; кровь стынет в жилах, а решимость, что ни разу не пошатнулась на поле боя, трепещет и ослабевает при мысли об истории, которую я собираюсь рассказать.

Что есть преступление?

Поступок, причиняющий ущерб другому человеку, запрещенный религией, порицаемый моралью и наказуемый законами человеческого общества.

Все человечество представляется преступнику враждебным; ему кажется, что общество существует лишь с одной целью — его уничтожить. Прежде чем совершить преступление, он имел право жить на земле своих предков и распоряжаться священной свободой; никто не смел препятствовать его передвижениям, и в своих действиях он руководствовался собственной волей; он мог пойти хоть на край света, если хватало физической выносливости, и шел, расправив плечи и не боясь смотреть людям в глаза. Тот же, кто преступил закон, лишается этих привилегий; теперь даже представители низших сословий могут сказать ему: „Иди с нами!“ — и забрать от тех, кого он любит, заточить в убогой камере и лишь изредка выводить на свежий воздух; выставлять напоказ и отвести на казнь, а после бросить его тело собакам; а общество, у которого все те же действия, совершённые в отношении невиновного лица, вызвали бы возмущенный крик, спокойно смотрит и хлопает в ладоши.

Так в общих чертах можно описать несчастную долю преступника, однако преступление может никогда и не раскрыться. О моем злодеянии известно только мне; оно хранится в моей душе. Прошли годы, и никто не показывает на меня пальцем и не шепчет: „Вот идет убийца!“ И все же я чувствую, что сам Бог против меня, а мое собственное сердце жаждет осуждения. Мне прекрасно известно, что я самозванец и правда может раскрыться в любой момент, но страх разоблачения не тяготит меня так сильно, как тайна, хранящаяся в моем сердце, и по ночам я ощущаю ледяное прикосновение смерти, которой стал причиной. Меня преследует мысль, что все мои усилия будут тщетными, покуда на другой чаше весов — крик невинной жертвы, и земля стонет от тайной ноши, сокрытой в ее чреве. А то, что смертельный удар нанесен не моей рукой, ничуть не смягчает болезненные уколы совести. Мои поступки стали причиной ее смерти, пусть я и не собирался ее убивать.

Полагаю, у всякого человека хоть раз возникало желание незаконно присвоить себе чужую собственность или подчиниться воле животного инстинкта и размозжить череп врага. Мало кто столь хладнокровен и сдержан, что ни разу не испытывал побуждение преступить ограничения, наложенные совестью и законом; мало кто не испытывал искушения перешагнуть запретный порог, но другие смогли остановиться, а я не смог — вот в чем разница между нами. Неправы говорящие, что преступная мысль и преступное действие — одно и то же; от искушения не застрахован никто, но противиться ему могут лишь те, кто способен возвыситься над человеческим и приблизиться к ангелам.

Человека многое ограничивает; кого-то удерживает страх, другие наделены восприимчивостью и предвидят зло, что неизбежно последует за дурными поступками, потому волей-неволей вынуждены сдерживать свои желания; они трепещут при мысли, что станут причиной событий, над которыми в будущем окажутся не властны, боятся навредить окружающим и страшатся собственной совести.

Но я пренебрег этими соображениями; мысль о них слабо маячила в моем сознании, но оказалась бесполезной. Набожность, совесть и мораль отступили перед чувством, которое тогда обманчиво маскировалось под необходимость. О, к чему анализировать мотивы! Всеми людьми движет одно и то же, но умы состоят из разного материала; бывает ум гибкий, а бывает твердый как скала; бывает кроткий, а бывает вспыльчивый. В зависимости от этого ум отвергает чужеродное влияние или впитывает его в себя и им руководствуется. Для кого-то это влияние подобно легкому летнему ветерку, что наводит на гладкую поверхность озера трепещущую зыбь; а для кого-то подобно вихрю, уничтожающему все на своем пути.

Создавая меня, Всемогущий одарил меня страстной натурой. Говорят, что все великие и добродетельные мужи не лишены страстей; я не отношусь ни к первым, ни ко вторым, однако не стану упрекать за это Творца и буду уповать, что, раскаиваясь и признавая совершенство добродетели, я отчасти исполняю Его замысел. Пусть ни один человек, знакомый с моей историей, не усомнится, что для счастья необходимо поступать правильно и что присущая каждому способность к самоконтролю и умение слушать голос совести придают чувствам куда больше благородства, а душе — истинного величия, чем легкомысленное следование импульсивной воле и бездумное пренебрежение непреложными принципами.

Способны ли современные люди испытывать истинную страсть? И чувствовали ли другие то, что чувствовал я? Мы разучились говорить о чувствах, но они все так же глубоко коренятся в душе. Есть ли в мире человек, который никогда не любил? Хоть один мужчина, в ком не свершалась борьба темного и светлого начал, кто не дрогнул в этой борьбе? Есть ли в мире человек, столь нечувствительный к побуждениям природы, что в нем никогда, даже на краткий миг, не проявлялось стремление пожертвовать телом и душой, лишь бы заручиться благосклонностью возлюбленной? Есть ли тот, кому ни разу не приходила мысль, что лучше бы его возлюбленная умерла, чем вышла за другого? Быть обуреваемым страстями и значит быть человеком; однако добродетельным человеком становится лишь тот, кто выстоит. Лишь тот, кто преодолел себя, в моих глазах достоин звания героя. Увы, я не герой! Я тот, кто сдался, и из-за этого я несчастен; глядя на себя со стороны, я понимаю, что нет зрелища более презренного, жалкого и бесконечно печального, чем человек, проигравший в битве со страстями.

Я такой человек; об этом свидетельствует сам факт, что сейчас я пишу это признание. Некогда я был рабом безудержных порывов, а теперь стал жертвой угрызений совести. Я приехал сюда искать гибели, так как прошлое уже не исправить; я жду момента, когда пуля пронзит мою плоть и меня настигнут предсмертные муки. Лишь тогда я смогу надеяться на свободу, а именно ее я жажду! Есть та, кто меня любит. Она чиста и добра, как ангел-хранитель; она мое дитя и умоляет, чтобы я продолжал жить. С ней мои дни могли бы проходить в покое и невинности, каким позавидуют даже святые, однако кандалы моей памяти так тяжелы, а душа так горько томится в неволе, что даже она не может вернуть мне радость жизни.

Я жажду лишь смерти. Когда эти страницы прочтут, рука, написавшая их, будет уже неподвижна, а продиктовавший их ум утратит свои функции. Это мое последнее письмо и наследие людям. Да не преисполнятся они презрения к признаниям сердца, которое годами молча хранило воспоминания и терзалось раскаянием. Плотина, что сдерживала эти воды, ныне рухнула, и поток безудержно хлынул вперед с ревом, подобным реву тысячи водопадов, оглушив своим грохотом даже небеса; и если мое скромное перо не в силах передать этот звук, поверьте: мятежный дух, что изливает себя на бумагу, не менее безудержен, чем эти волны.