Утоли моя печали - Васильев Борис Львович
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
– Самотерзаемость – внутренняя борьба натур нравственных. Рано ли, поздно ли, но она кончится победой, как и всякая борьба. А раны победителей заживают скорее, чем раны побежденных, как со всей непреложностью установил великий Пирогов.
– Но физически моя сестра, к великому счастью, не очень… Степан Петрович уверяет, что…
Варя что-то говорила, но Авраамий Ильич ее не слушал. Он размышлял, а спросил неожиданно:
– Скажите, Варвара Ивановна, к кому ваша сестра относится с наибольшим доверием и… и с наибольшей теплотой? Кроме вас, разумеется.
– К… к моему мужу. К Роману Трифоновичу.
– Я испрошу разрешения у Степана Петровича на посещение больной вашим супругом, если не возражаете.
– Вы рассчитываете, что Наденька улыбнется?
– Я надеюсь, что ваша сестра разрыдается, Варвара Ивановна, – строго сказал знаменитый психиатр. – День, когда это случится, смело можно будет считать поворотным днем ее болезни.
После похорон Фенички хомяковский особняк опустел. Василий Иванович бегал по своим корреспондентским делам, Ваня Каляев куда-то исчез, заверив Романа Трифоновича, что непременно зайдет попрощаться перед отъездом в Нижний, Варя каждый день ходила в больницу, а Хомяков с головой ушел в дела. Братья Олексины – как генерал, так и капитан – были заняты по службе, поскольку коронационные торжества еще продолжались, и только Викентий Корнелиевич, по-прежнему числившийся в отпуску по болезни, каждое утро с регулярностью хорошо отлаженного автомата посещал цветочный магазин, отдавал распоряжение отослать корзину цветов в Пироговскую больницу, к завтраку появлялся в особняке и сидел допоздна.
Странно, но только он понимал всю тяжесть и глубину Надиной болезни. Остальные мужчины считали ее просто следствием крайнего испуга, который, по их разумению, обязан был пройти сам собою, поскольку, как говорится, руки-ноги были целы. Варвара, в общем верно оценивая психическое состояние сестры, склонна была безоговорочно верить врачам, если они говорили обнадеживающие слова, да и вообще изо всех сил надеяться на лучшее.
А Вологодов жил эти дни в постоянной тревоге. Беспокойно спал, ел по привычке к определенному распорядку и все время думал о Наденьке, только сейчас почувствовав и глубоко, всем сердцем осознав, насколько она дорога ему. И целыми днями пропадал в хомяковском доме, потому что отсюда ушла и сюда должна была вернуться его вторая и последняя любовь.
Теперь он встречал Варю каждый день одними и теми же словами:
– Что нового?
Нового было мало. Да, Наденька стала спокойнее, начала понемногу есть и столь же понемногу лежать с открытыми глазами. Но глаза эти по-прежнему были повернуты внутрь.
– В себя вглядывается, Варвара Ивановна, – говорила Грапа. – Пять раз позвать надо, чтоб меня увидела.
Она старательно записывала все Наденькины слова, число вздохов и количество проглоченных ложек размазни из тщательно перемолотой отборной гречки. Эти листочки с ее каракулями Варя приносила домой, и Викентий Корнелиевич по их данным построил график. Кривая вздохов имела тенденцию к понижению, число проглоченных ложек каши росло, но количество сказаных слов практически держалось на одном уровне. Вологодов и Роман Трифонович изучали график, когда Варя, вернувшись из больницы, сказала, что Степан Петрович разрешил Хомякову навестить Наденьку.
– Только очень ненадолго, Роман. Ей противопоказаны любые волнения, врач специально предупредил.
– Да, да, разумеется. – Роман Трифонович почему-то очень разволновался.
– И подумай, о чем завести разговор.
– Безусловно, Варенька. Безусловно.
На следующий день он поехал в больницу вместе с Варей. Поначалу решил было надеть чуть ли не визитку, но вовремя одумался и влез в тот костюм, который Надя знала. И всю дорогу думал не о разговоре, а о первых словах. Перебрав множество вариантов, остановился на самом жизнерадостном, но увидев Наденьку, все позабыл, опустился на стул и сказал одно слово:
– Доченька…
У Нади дрогнули губы, но улыбки так и не получилось. Она протянула Роману Трифоновичу руку и слабо сжала его пальцы.
– Хорошо…
Кажется, они больше ничего друг другу так и не сказали. Хомяков держал ее руку, чувствовал, как она изредка, точно подавая знак, пожимает его пальцы и не мог ни о чем говорить. А Наденька выразила все свои чувства в одном слове и спокойно прикрыла глаза.
– Спокойно прикрыла. – Роман Трифонович говорил это Варе, Вологодову, тихому, так умеющему слушать психиатру. – И губы у нее дрогнули. Почти как в улыбке. Вы сделаете что-нибудь, Авраамий Ильич? Сделаете?
– Попытаюсь собрать. Уже говорил об этом вашей супруге.
– Что собрать? – Хомяков несколько оторопел. – Про то, чтоб собрать, Варя ничего мне не говорила.
– Психику ее собрать. Разбежалась она у больной.
– Тогда собирайте. И вы ее соберете. Соберете, верю! – Роман Трифонович крепко пожал врачу руку, добавил таинственным шепотом: – Если по прежним чертежам соберете – клинику вам построю!
– Не построите, – печально улыбнулся Авраамий Ильич.
– Это почему же?
– Потому, уважаемый Роман Трифонович, что по прежним чертежам ее и сам Бог не соберет. Не говорите этого никому, а особенно – Варваре Ивановне, но будьте к этому готовы.
Ваня Каляев ушел из хомяковского особняка вполне легально, поскольку бегство было ниже его достоинства. Еще неделю назад он вполне мог бы задать стрекача, легко обманув как дворецкого, так и бдительного дворника Мустафу, но ныне предпочел честно предупредить о своем желании Евстафия Селиверстовича.
– Не хочу, чтобы Роман Трифонович топал на вас ногами.
– Я вас вполне понимаю, господин Каляев. Только, прощения прошу за вопрос, что делать намерены?
– Денег на билет до Нижнего заработать. Домой пора возвращаться, а одалживаться не хочу.
– Даже у меня?
– Даже у вас.
Зализо помолчал, раздумывая. Юноша ему нравился, а гордое желание избегать одолжений было даже приятно.
– Двадцать лет назад выгнали меня из чиновничьего сословия, и поехал я в город Кишинев, – с неожиданной обстоятельностью начал он. – Семья была хоть и небольшая, но без средств к существованию. Письма писал, прошения – дело знакомое, а народу в Кишинев понаехало большое множество, потому как военные действия начинались. Хитрил, как мог, лукавил, за чужой счет поесть норовил, даже в картишки передергивал, что уж там. Гнусно существовал, понимал, что гнусно существую, а выхода не видел. Вам не скучно?
Ознакомительная версия. Доступно 19 страниц из 93
Похожие книги на "Утоли моя печали", Васильев Борис Львович
Васильев Борис Львович читать все книги автора по порядку
Васильев Борис Львович - все книги автора в одном месте читать по порядку полные версии на сайте онлайн библиотеки mir-knigi.info.