– Восхитительно, поистине восхитительно! – воскликнул мистер Пиквик, на чьем выразительном лице кожа под действием солнца быстро начала лупиться.
– Верно, верно, старина! – отозвался Уордль. – Ну-ка, стаканчик пунша!
– С большим удовольствием, – сказал мистер Пиквик, и довольная его физиономия, когда, пунш был выпит, подтверждала искренность ответа.
– Хорошо! – причмокивая, сказал мистер Пиквик. – Очень хорошо. Выпью еще стаканчик. Холодный, очень холодный. Ну-с, джентльмены, – продолжал мистер Пиквик, все еще не выпуская из рук кувшина, – тост! За наших друзей в Дингли Делле.
Тост был принят под громкие возгласы.
– Я вам скажу, что я намерен сделать, чтобы наловчиться в стрельбе, – начал мистер Уинкль, который ел ветчину с хлебом, пользуясь складным ножом.
– Я посажу чучело куропатки на столб и буду упражняться, начну с небольшого расстояния и постепенно буду его увеличивать. Мне кажется, это превосходная практика.
– Я знаю одного джентльмена, сэр, – сказал мистер Уэллер, – который так и сделал и начал с двух ярдов, но больше ему не пришлось стрелять, потому что начисто сдул птицу с первого же выстрела, так что и перышка ее никто с тех пор не видал.
– Сэм! – сказал мистер Пиквик.
– Сэр? – отозвался мистер Уэллер.
– Будьте добры, приберегите свои анекдоты, пока они не потребуются.
– Слушаю, сэр.
При этом мистер Уэллер так искусно подмигнул глазом, не заслоненным кружкой пива, которую он поднес к губам, что с двумя мальчиками сделались конвульсии и даже долговязый дозорщик снисходительно улыбнулся.
– Да, это, несомненно, превосходнейший холодный пунш, – сказал мистер Пиквик, многозначительно поглядывая на глиняную бутыль, – а день чрезвычайно жаркий, и... Тапмен, мой дорогой друг, стаканчик пунша?
– С величайшим наслаждением, – ответил мистер Тапмен, и, осушив этот стаканчик, мистер Пиквик выпил еще один, но лишь затем, чтобы узнать, нет ли в пунше апельсинной корки, ибо от апельсинной корки ему всегда бывало худо; убедившись, что ее нет, мистер Пикник выпил еще стаканчик за здоровье отсутствующего друга, а затем почувствовал безусловную необходимость выпить за неизвестного составителя пунша.
Это непрерывное осушение стаканчиков возымело заметное действие на мистера Пиквика; его физиономия сияла самыми солнечными улыбками, губы подергивались от смеха, в глазах светилось благодушное веселье. Уступая мало-помалу действию возбуждающего напитка, оказывавшего особенное влияние благодаря жаре, мистер Пиквик выразил сильное желание вспомнить песенку, которую слышал в детстве, и, так как попытка оказалась неудачной, попробовал подстегнуть свою память еще несколькими стаканчиками пунша, каковые, по-видимому, оказали как раз обратное действие; ибо, забыв слова песни, он начал забывать и членораздельное произношение слов; в заключение он встал, желая обратиться к обществу с красноречивым спичем, но свалился в тачку и моментально заснул крепким сном.
Когда корзину вновь увязали и выяснилась полная невозможность вывести мистера Пиквика из оцепенения, стали совещаться, как поступить: отвезти ли мистеру Уэллеру своего хозяина назад, или оставить его на месте пока они не соберутся в обратный путь. В конце, концов остановились на последнем решении; и так как предстоящая экспедиция должна была занять не больше часу и так как мистер Уэллер очень настойчиво просил их взять его с собой, решено было оставить мистера Пиквика спать в тачке и зайти за ним на обратном пути. Таким образом, они пустились в путь, а мистер Пиквик с полным комфортом храпел в тени.
Нет никаких разумных оснований сомневаться в том, что мистер Пиквик все храпел бы и храпел в тени, пока не вернутся его друзья или, в случае их опоздания, пока не спустятся на землю вечерние тени, – при условии, конечно, что его покой ничем не будет нарушен. По его покой был нарушен. И вот как это произошло.
Капитан Болдуиг был маленький сердитый человек в синем сюртуке и жестком черном галстуке; когда он снисходил до прогулки по своим владениям, то совершал ее в обществе толстой трости с медным наконечником, а также садовника и его помощника с раболепными физиономиями, которым (садовникам, не трости) капитан Болдуиг отдавал приказания со всем подобающим величием и строгостью; ибо свояченица капитана Болдуига была замужем за маркизом, дом капитана был виллой, а земля его «владениями», и все это было очень внушительно, даже величественно.
Мистер Пиквик не проспал и получаса, как явился маленький капитан Болдуиг в сопровождении двух садовников, шагая со всей быстротой, какую допускали его осанка и важность. Приблизившись к дубу, капитан Болдуиг остановился, глубоко перевел дух и окинул взглядом расстилавшийся перед ним пейзаж, словно этот пейзаж должен был испытывать великое удовольствие от того, что капитан Болдуиг обращает на него внимание; засим он выразительно ударил по земле тростью и позвал старшего садовника.
– Хант! – сказал капитан Болдуиг.
– Что прикажете, сэр? – сказал садовник.
– Завтра утром утрамбовать здесь, слышите, Ханг.
– Слушаю, сэр.
– И позаботьтесь о том, чтобы содержать это место в полном порядке. Слышите, Хант?
– Слушаю, сэр.
– И напомните мне сделать объявление о нарушителях права владения, пороховых ловушках [58] и тому подобном, чтобы сюда не лазили. Слышите, Хант... Слышите?..
– Не забуду, сэр.
– Прошу прощенья, сэр, – сказал второй садовник, приподнимая шляпу.
– В чем дело, Уилкинс? – спросил капитан Болдуиг.
– Прошу прошенья, сэр, но, мне кажется, здесь кто-то уже побывал сегодня.
– Ка-ак! – сказал капитан, грозно озираясь.
– Да, сэр, мне кажется, здесь обедали, сэр.
– Проклятье! Какая наглость! Совершенно верно! – сказал капитан Болдуиг, когда его взгляд упал на корки хлеба и объедки, валявшиеся на траве. – Здесь действительно жрали. Хотел бы я застать этих бродяг! – воскликнул капитан Болдуиг, сжимая свою толстую трость.
– Прошу прощенья, сэр, – сказал Уилкинс, – но...
– Что «но»? А? – заревел капитан, и, следуя за робким взглядом Уилкинса, его глаза остановились на тачке и мистере Пиквике.
– Кто вы такой, негодяй? – спросил капитан, тыкая толстой тростью в мистера Пиквика. – Как ваше имя?
– Холодный пу...унш... – пробормотал мистер Пиквик, снова погружаясь в сон.
– Что? – вопросил капитан Болдуиг.
Никакого ответа.
– Как он себя назвал? – спросил капитан.
– Кажется, Панч, сэр, – ответил Уилкинс.
– Вот наглость, черт подери, вот наглец! – воскликнул капитан Болдуиг.
– Он только притворяется, будто спит! – яростно кричал капитан Болдуиг. – Он пьян! Пьяный плебей! Увезите его, Уилкинс, увезите его немедленно!
– Куда прикажете, сэр? – робко осведомился Уилкинс.
– К черту! – отвечал капитан Болдуиг.
– Очень хорошо, сэр, – сказал Уилкинс.
– Стойте! – сказал капитан.
Уилкинс послушно остановился.
– Отвезите его, – сказал капитан, – в загон для скота, и посмотрим, назовет ли он себя Панчем, когда очнется. Я не позволю над собой издеваться, я не позволю над собой издеваться! Увезите его!
И мистера Пиквика увезли, подчиняясь категорическому предписанию, а величественный капитан Болдуиг, пыжась от негодования, продолжал прогулку.
Трудно передать изумление охотников, когда они, вернувшись, обнаружили, что мистер Пиквик исчез вместе со своею тачкой. Случай был весьма таинственный и необъяснимый. Ибо одно то, что хромой человек вдруг встал на ноги и ушел, было фактом чрезвычайным; но если он вдобавок покатил перед собой для развлечения тяжелую тачку – случай казался поистине сверхъестественным. Все вместе и каждый поодиночке они обшарили все уголки и закоулки; они кричали, свистали, хохотали, звали – и все безрезультатно. Мистер Пиквик пропал бесследно. После нескольких часов бесплодных поисков они пришли к печальному выводу, что придется вернуться домой без него.
