Ознакомительная версия. Доступно 26 страниц из 129
И женщины, видя кровавые раны Уленшпигеля и победоносно возвышавшегося на своём осле Ламме, переполнились состраданием к побеждённому и, грозя Ламме кулаками, говорили:
— Этот злодей изранил своего приятеля.
И Ламме только беспокойно искал, нет ли среди них его жены.
Но всё было тщетно, и он тосковал.
XXIII
— Теперь куда? — спросил Ламме.
— В Маастрихт, — ответил Уленшпигель.
— Но там, сын мой, кругом войска Альбы, и сам он, говорят, в городе. Наших паспортов будет недостаточно. Если испанские солдаты пропустят, то нас могут задержать в городе и начнут допрашивать. Тут дойдёт весть о гибели проповедников, и мы пропали.
— Вороны, сычи и коршуны скоро расклюют их трупы. Лица их, верно, уже неузнаваемы. Паспорта наши хоть и не плохи, но ты, пожалуй, прав; когда узнают об убийстве, возьмутся за нас. И всё-таки нам надо пробраться через Ланден и Маастрихт.
— Нас повесят, — сказал Ламме.
— Проберёмся, — ответил Уленшпигель.
Так рассуждая, они добрались до корчмы «Сорока», где нашли добрую еду, приют и корм для ослов.
Наутро они выехали в Ланден.
Приблизившись к большой усадьбе под городом, Уленшпигель засвистал жаворонком, и тотчас оттуда ответили боевым петушиным криком. Фермер с добродушным лицом показался у ворот и сказал:
— Так как вы вольные друзья, то да здравствуют гёзы! Заходите.
— Кто это? — спросил Ламме.
— Томас Утенгове, мужественный реформат, — ответил Уленшпигель, — его работники, как и он, борются за свободу совести.
— Вы от принца? — сказал Утенгове. — Поешьте и выпейте.
И ветчина зашипела на сковородке, и колбаса вместе с нею; явилось вино и наполнило стаканы. И Ламме вбирал в себя вино, как сухой песок, и ел с такой же охотой.
Батраки и служанки усадьбы поочерёдно совали нос в дверную щёлку и глазели на то, как трудятся его челюсти. И работники говорили с завистью, что этак и они непрочь потрудиться.
Накормив гостей, Томас Утенгове сказал:
— На этой неделе из наших краёв сто крестьян отправятся будто бы в Брюгге починять плотины. Они разделятся на партии по пять-шесть человек и пойдут разными дорогами. В Брюгге будут их ждать суда, которые перевезут их морем в Эмден [153].
— Будут у них деньги и оружие? — спросил Уленшпигель.
— По десять флоринов и большому ножу у каждого.
— Господь и принц вознаградят тебя, — сказал Уленшпигель.
— О награде я не думаю, — ответил Томас Утенгове.
— Как это у вас получается, — перебил Ламме, дожёвывая толстую кровяную колбасу, — как это вы делаете, любезный хозяин? Почему эта колбаса у вас такая сочная, душистая и нежная?
— Это оттого, — ответил хозяин, — что мы её заправляем майораном и корицей.
И обратился к Уленшпигелю с вопросом:
— А что, Эдвард граф Фрисландский всё ещё друг принцу?
— Он не выказывает этого, но укрывает в Эмдене корабли принца, — ответил Уленшпигель и прибавил: — Нам надо проехать в Маастрихт.
— Это невозможно, — сказал хозяин, — войско герцога стоит перед городом и в окрестностях.
Он повёл их на чердак и оттуда показал вдали знамёна и значки пехоты и конницы, передвигающиеся в поле.
— Я проберусь, — ответил Уленшпигель, — если вы добудете мне разрешение жениться. Невеста должна быть хороша собой, мила и добра и должна выразить желание выйти за меня, — если не совсем, то хотя бы на неделю.
— Не делай этого, сын мой, — сказал, вздохнув, Ламме, — она покинет тебя, и пламя любовное иссушит тебя. Постель, на которой ты спишь так сладко, станет колючим ложем, отняв у тебя твой тихий сон.
— Я всё-таки женюсь, — сказал Уленшпигель.
И Ламме, не найдя больше ничего на столе, приуныл. Однако вскоре он открыл на блюде какие-то печенья и мрачно жевал их.
— Итак, выпьем, — сказал Уленшпигель Томасу Утенгове. — Вы добудете мне жену, богатую или бедную. С нею я пойду к попу в церковь, чтобы он обвенчал нас. Он выдаст мне брачное свидетельство, которое не имеет значения, так как он папский инквизитор. Там будет сказано, что мы оба добрые христиане, что мы исповедывались и причащались по законам святой матери нашей, римской церкви, сжигающей своих детей живьём, согласно правилам апостольским, и, таким образом, достойны благословения святого отца нашего, папы римского, воинства земного и небесного, каноников, попов, монахов, наёмников, шпионов и прочей мрази. С этим свидетельством в руках мы станем устраивать наше свадебное путешествие.
— А невеста? — спросил Томас Утенгове.
— Невесту ты мне раздобудешь. Итак, я беру две повозки, увитые ельником, остролистником, бумажными цветами, и сажаю туда несколько человек, которых ты хотел бы отправить к принцу.
— Но невеста?
— Вероятно, она здесь найдётся. Итак, в одну повозку я впрягу пару твоих лошадей, в другую — пару наших ослов. В первой усядемся я, моя жена, мой друг Ламме и свидетели; в другой — дудочники, свирельщики и барабанщики. Затем под звуки пения и барабанов, среди весело развевающихся свадебных флагов, с выпивкой помчимся мы по большой дороге, которая ведёт или на Galgen-Veld — поле виселиц, или к свободе.
— Постараюсь помочь тебе, — сказал Томас Утенгове, — но жёны и дочери захотят ли ехать с мужчинами?
— Обязательно поедем, — вмешалась хорошенькая девушка, просунувшая голову в дверь.
— Если нужно, я могу собрать и четыре повозки, — сказал Томас Утенгове, — тогда мы отправим более двадцати пяти человек.
— Альба останется в дураках, — воскликнул Уленшпигель.
— А флот принца получит несколькими добрыми воинами больше, — ответил Томас Утенгове.
И, созвав колоколом своих батраков и девушек, он обратился к ним:
— Послушайте, мужчины и женщины, чья родина Зеландия: вы видите перед собой фламандца Уленшпигеля, который собирается проехать вместе с вами, в свадебном поезде, сквозь войско герцога.
И зеландцы и зеландки единодушно вскричали:
— Мы готовы! Без страха!
И мужчины сговорились между собой:
— Вот радость: мы сменим землю рабства на море свободы. Если бог за нас, то кто против нас?
И женщины и девушки говорили:
— Пойдём за нашими мужьями и милыми. Зеландия — наша родина — даст нам приют.
Уленшпигель заметил одну молоденькую, славненькую девушку и шутливо обратился к ней:
— Пойдёшь за меня?
Но она ответила, краснея:
— Пойду, только повенчаемся в церкви.
Женщины говорили, смеясь:
— Сердце влечёт её к Гансу Утенгове, сыну хозяина. Верно, и он едет.
— Еду, — сказал Ганс.
— Поезжай, — сказал отец.
И мужчины надели праздничную одежду, бархатные куртки и штаны, а поверх всего длинные плащи и широкополые шляпы, защищающие от солнца и дождя. Женщины надели чёрные шерстяные чулки и вырезные бархатные башмаки с серебряными пряжками, на лбу у них были большие узорные золотые украшения, которые девушки носят слева, замужние женщины — справа; затем на них были белые брыжи, нагрудники, вышитые золотом и пурпуром, чёрные суконные юбки с широкими бархатными нашивками того же цвета.
Затем Томас Утенгове отправился в церковь к пастору и просил его за два рейксдалера, тут же вручённые ему, незамедлительно обвенчать Тильберта, сына Клааса — то есть Уленшпигеля — и Таннекин Питерс, на что пастор выразил согласие.
Итак, Уленшпигель, во главе своего свадебного шествия, направился в церковь и обвенчался с Таннекин, изящной, милой, хорошенькой и полненькой Таннекин, в щёки которой он готов был впиться зубами, как в помидор. И он нашёптывал ей, что из преклонения перед её нежной красотой не решается сделать это. А она, надув губки, отвечала:
— Оставьте меня, Ганс смотрит так, будто готов убить вас.
И одна завистливая девушка шепнула:
— Ищи подальше: не видишь разве, что она боится своего милого?
Ламме потирал руки и покрикивал:
— Не все же они достанутся тебе, каналья!
