«И дым отечества нам сладок и приятен»,
Землею итальянской проезжая,
Я мысленно все время повторяла
Знакомые слова, и мне казалось,
Что вижу я далекие селенья:
Идут и песню девушки поют,
Хозяйки хлопотливые встречают
Своих коров и пастушка с отарой,
Хозяева, не прибавляя шагу,
Степенно возвращаются с работы,
Тайком поглядывают на дымок,
Что вьется над трубою невысокой,
И думают: «Ну, вот уже и ужин…»
Мне виделись росистые луга
Волынские: вдали чернеет лес
Зубчатою стеной, и нависает
Над ним туман безмолвным, серым морем
Эй, вы, в лесу иль в поле, берегитесь,
То вероломно движется трясучка!
Но не страшит поехавших в ночное
Туман в лесу, где манит их дымок:
Там развели товарищи костер,
Там сухо и тепло, роятся искры,
Как золотые пчелы, пляшет пламя…
«Скорее – на дымок!…»
А я смотрела На итальянские бездымные селенья
(Огня так мало нужно для «поленты»)
И на поля, на страшные «ризацца» [52]
Где невидимкой реет малярия,
Ни дыма не боясь и ни огня,-
И в каждом стуке мчащихся вагонов
Одно мне слово чудилось: «Чужбина».
Туннель! И дым влетел ко мне в окно
Прогорклой тучей,- нехороший дым.
Иль нехорош был уголь итальянский?
Так не душил и дым в курной избе
В моем Полесье… Как там славно пели
На свадьбе дружки,- хата вся звенела,
Был чистым звон, без хрипоты, хотя
Едва виднелись лица в туче дыма;
Тот горький дым нам выедал глаза.
А все ж не так, как этот: потому ли,
Что он древесный был – и наш, родной?…
«Sampierdarena!» [53] Слава тебе, боже!
Уж скоро Генуя, а там и отдых,
И море, и веселый небосклон,
И древний город гордой красоты
Отважного, свободного народа…
«Вот Генуя»,- куда-то вдаль рукою
Показывает старый господин.
А я смотрю – не вижу: мгла закрыла.
«Скажите, сударь, часто ль тянет с моря
Такой туман?» – я задаю вопрос.
«Туман? То вовсе не туман, а дым.
Он здесь всегда. Да поглядите сами!»
И вправду: там, у пристани громадной,
Во мгле седой похожие на мачты,
Вздымались трубы тонкие,- и сколько
Их было! Целый лес! «Да, здесь растет
Богатство наше!» – важно молвил спутник,
Но не были хрустальны окна фабрик.
Из окон то богатство не сияло,
Там, в окнах, что-то темное гнездилось…
Я вспомнила тогда приморский город.
Не итальянский, а другой, и третий,
Четвертый,- у иных, родных морей,
И город не у моря,- у реки
Стремительной, гудящей на порогах,
Как рейнская скала, где гул воды
Какие-то колеса заглушают…
А там – и села, даль полей, кудрявых
От свекловицы… И повсюду трубы
Высокие-высокие, как сосны
На горных кручах – разве что без веток…
Мы въехали в предместье. Там стояли
Задымленные, черные дома,
Угрюмо сгорбившись. К печальным окнам
Белье приникло, как сама нужда:
Не выгнать,- хоть в окно гони, хоть в дверь.
Выглядывали призраки из окон –
Невольничьи, измученные лица,
И плыл над ними дым, легчайший дым:
Не душит он, глаза не выедает,
А только небо прячет от людей.
И солнышко у них крадет, и пьет
Людскую кровь, и гасит свет в глазах,
И все цвета из-за него седеют.
Никто его не видит, но всегда,
И днем и ночью, каждое мгновенье,
Отчетливо, хоть скрытно и беззвучно,
Он говорит: «Я здесь, всегда я здесь».
Тот итальянский дым проник мне в сердце,
И дрогнуло оно, и онемело,
И больше не твердило мне: «Чужбина».
