Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 137
Все время, пока Клайда допрашивал защитник, Мейсон чувствовал себя, как неугомонная гончая, рвущаяся в погоню за зайцем, как борзая, которая вот сейчас, последним прыжком настигнет свою добычу. Его так и подмывало, ему не терпелось разбить вдребезги эти показания, доказать, что все это с начала до конца просто сплетение лжи, как оно отчасти и было на самом деле. И не успел Джефсон кончить, как он уже вскочил и остановился перед Клайдом; а тот, видя, что прокурор горит желанием уничтожить его, почувствовал себя так, словно его сейчас изобьют.
— Грифитс, у вас был в руках фотографический аппарат, когда она встала в лодке и направилась к вам?
— Да, сэр.
— Она споткнулась и упала, и вы нечаянно ударили ее аппаратом?
— Да.
— Я полагаю, при вашей правдивости и честности вы, конечно, помните, как в лесу на берегу Большой Выпи говорили мне, что у вас не было никакого аппарата?
— Да, сэр, я это помню…
— Конечно, это была ложь?
— Да, сэр.
— И вы говорили тогда с таким же пылом и убеждением, как теперь — другую ложь?
— Я не лгу. Я объяснил здесь, почему я это сказал.
— Вы объяснили, почему вы это сказали! Вы объяснили, почему! Вы солгали тогда и рассчитываете, что вам поверят теперь, — так, что ли?
Белнеп поднялся, готовый запротестовать, но Джефсон усадил его на место.
— Все равно я говорю правду.
— И, уж конечно, ничто на свете не могло бы заставить вас солгать здесь снова — даже и желание избежать электрического стула?
Клайд побледнел и слегка вздрогнул, покрасневшие от усталости веки его затрепетали.
— Ну, может быть, я и мог бы солгать, но, думаю, не под присягой.
— Вы думаете! А, понятно! Можно соврать все, что угодно и где угодно, в любое время и при любых обстоятельствах, но только не тогда, когда тебя судят за убийство!
— Нет, сэр. Совсем не так. И я сейчас сказал правду.
— И вы клянетесь на Библии, что пережили душевный перелом, так?
— Да, сэр.
— Что мисс Олден была очень печальна и поэтому в вашей душе произошел этот перелом?
— Да, сэр. Так оно и было.
— Вот что, Грифитс: когда она жила на отцовской ферме и ждала вас, она писала вам вот эти письма, так?
— Да, сэр.
— В среднем вы получали через день по письму, так?
— Да, сэр.
— И вы знали, что она там одинока и несчастна, так?
— Да, сэр… но я у же «объяснил…
— Ах, вы объяснили! Вы хотите сказать, что за вас это объяснили ваши адвокаты! Может быть, они не натаскивали вас в тюрьме изо дня в день? Не обучали, как вы должны отвечать, когда придет время?
— Нет, сэр, не обучали! — с вызовом ответил Клайд, поймав в эту минуту взгляд Джефсона.
— Так почему же, когда я спросил вас на Медвежьем озере, каким образом погибла Роберта Олден, вы сразу не сказали мне правду и не избавили всех нас от этих неприятностей, подозрений и расследований? Вам не кажется, что тогда люди выслушали бы вас доброжелательнее и скорее поверили бы вам, чем теперь, после того как вы целых пять месяцев обдумывали каждое слово с помощью двух адвокатов?
— Я ничего не обдумывал с помощью адвокатов, — упорствовал Клайд, продолжая глядеть на Джефсона, который старался поддержать его всей силой своей воли. — Я только что объяснил, почему я так поступал.
— Вы объяснили! Вы объяснили! — заорал Мейсон. Его выводило из себя сознание, что эти фальшивые объяснения для Клайда — надежный щит, ограда, за которой он всегда может укрыться, стоит только его прижать покрепче… Гаденыш! И, весь дрожа от еле сдерживаемой ярости, Мейсон продолжал: — Ну, а до вашей поездки, пока она писала вам эти письма, вы тоже думали, что они печальные, или нет?
— Конечно, сэр. То есть… — Клайд неосторожно запнулся. — Некоторые места, во всяком случае.
— Ах, вот что! Уже только некоторые места. Мне кажется, вы только сейчас сказали, что считаете ее письма печальными.
— Да, я так считаю.
— И прежде так считали?
— Да, сэр, считал.
И Клайд беспокойно посмотрел в сторону Джефсона, чей неотступный взгляд пронизывал его, словно луч прожектора.
— Вы помните, что она вам писала… — Мейсон взял одно из писем, развернул и стал читать: «Клайд, милый, я, наверно, умру, если ты не приедешь. Я так одинока. Я прямо с ума схожу. Мне так хотелось бы уехать, и никогда не возвращаться, и больше не надоедать тебе. Но если бы ты только звонил мне по телефону, хотя бы через день, раз не хочешь писать! А мне ты так нужен, так нужно услышать ободряющее слово!» — Голос Мейсона звучал мягко и грустно. Он говорил, и чуть ли не осязаемые волны сострадания охватывали не только его, но всех и каждого в высоком и узком зале суда. — Вам эти строки кажутся хоть немного печальными?
— Да, сэр, кажутся.
— И тогда казались?
— Да, сэр, казались.
— Вы знали, что они искренни, да?
— Да, сэр. Знал.
— Почему же хоть капля той жалости, которая, по вашим словам, столь глубоко потрясла вас посреди озера Большой Выпи, не заставила вас у себя в Ликурге, в доме миссис Пейтон, снять телефонную трубку и успокоить одинокую девушку хотя бы одним словом о том, что вы приедете? Потому ли, что ваша жалость к ней была тогда не так велика, как позднее, когда она написала вам угрожающее письмо? Или потому, что вы замыслили преступление и опасались, как бы частые телефонные разговоры с нею не привлекли чьего-либо внимания? Как получилось, что вас внезапно охватила столь сильная жалость к ней на озере Большой Выпи, но вы вовсе не чувствовали жалости, пока находились в Ликурге? Или у вас чувства, как водопроводный кран: можно открыть, а можно и закрыть?
— Я никогда не говорил, что я совсем не жалел ее, — вызывающе ответил Клайд, перехватив взгляд Джефсона.
— Но вы заставили ее ждать до тех пор, пока в своем ужасе и отчаянии она не стала вам угрожать.
— Я ведь признал, что вел себя с ней нехорошо.
— Ха! Нехорошо! Нехорошо ! И только потому, что вы это признали, вы рассчитываете — наперекор всем остальным показаниям, которые мы здесь слышали, включая и ваши собственные, — что выйдете отсюда свободным человеком? Так, что ли?
Белнепа дольше невозможно было сдерживать. Он заявил протест.
