Фолкнер - Шелли Мэри Уолстонкрафт

Начались заседания выездной сессии; наутро судьи должны были прибыть в Карлайл, и городок охватила суета, местами даже радостная. Однако в тюрьме никто не радовался; там царили страх и печаль. Суду предстояло рассмотреть несколько уголовных дел; Элизабет похолодела, услышав, как о них говорят, и возненавидела жизнь и обстоятельства, в которых порой оказываются люди; она всегда печалилась, понимая, что не сможет смягчить чьи-то страдания, но теперь напрямую столкнулась с ужасающими условиями тюрьмы и невыносимым, вопиющим и отвратительным убожеством.

В день приезда судей Элизабет пришла к Фолкнеру в камеру с письмом в руке; с порога она сообщила, что принесла хорошие новости, но выглядела беспокойной и чуть не плакала. Он понял, что случилось нечто ужасное и непредвиденное. В руках она держала письмо от Невилла и дала Фолкнеру его прочитать.

Глава XLVIII

С этого момента события развивались стремительно; все волновались и предвкушали скорое завершение. «Завтра будет суд», — думала Элизабет. Смертным не пристало мечтать о безопасности, особенно когда их судьба зависит от суждений и поступков собратьев. Фолкнера могли оправдать, но исход суда все же нельзя было предсказать со всей определенностью; даже если бы симпатии склонились в его пользу, достаточно было упрямства одного присяжного, чтобы чаша весов перевесила. В сердце Элизабет закрался тошнотворный страх; она пыталась его скрыть, пыталась улыбаться и повторяла: «Сегодня последний день нашего заточения».

Фолкнер не думал о плохом: осознание собственной невиновности вытеснило страх. Мысли о позорном процессе вызывали у него острую неприязнь, но внешне он казался сдержанным, и вся его наружность свидетельствовала о выдержке и уверенности в высших силах, куда более могущественных, чем любой человек. Настала его очередь ободрять Элизабет. Оба обладали благородством и простотой характера и понимали друг друга с полуслова. Но Фолкнер долго хранил в душе тайные мысли и планы, о которых никому не рассказывал вплоть до этого самого момента; теперь, когда наступил кризис, он решил, что необходимо хотя бы частично приоткрыть завесу, скрывавшую будущее.

— Да, — ответил он Элизабет, — завтра наше рабство закончится; я снова стану свободным человеком и поспешу распорядиться этой свободой. Первым делом я уеду из Англии; эта земля принесла мне одни несчастья; когда закончится суд, я покину ее навсегда.

Элизабет вздрогнула и вопросительно взглянула на него: неужели он решил не учитывать ее желания, ее судьбу? Он знал, что она надеялась быть с Невиллом и любила его; именно поэтому она дорожила Англией. Фолкнер взял ее за руку.

— Ты тоже ко мне присоединишься, но позже; а пока, дорогая, я хочу, чтобы ты выполнила мою просьбу и согласилась ненадолго со мной разлучиться.

— Никогда! — воскликнула Элизабет. — Меня не проведешь: ты поступаешь так ради меня, а не ради себя, но ты заблуждаешься. Мы никогда не расстанемся.

— Дочери расстаются с семьей, когда выходят замуж, — заметил Фолкнер. — Они оставляют отца, мать, родной дом и следуют за своими супругами. Ты не можешь нарушить привычный закон человеческого общества.

— Не проси меня с тобой спорить и возражать твоим доводам, — отвечала Элизабет. — Наши обстоятельства отличаются от обстоятельств любой другой семьи! Не стану утверждать, что обязана тебе большим, чем другие дочери обязаны отцам; возможно, кровные узы связывают людей так же прочно, как долженствование, что я к тебе испытываю, но я не стану спорить. Я тебя не оставлю. Другие могут думать что хотят; если я так поступлю, мое сердце будет укорять меня бесконечно. Я буду представлять, как ты скитаешься в одиночестве, болеешь и страдаешь, и не обрету спокойствия.

— Не стану отрицать, у меня никого нет, в этом разница между мной и другими людьми, — ответил Фолкнер. — Но я не настолько слаб и беспомощен и не нуждаюсь в постоянной поддержке. Я очень дорожу твоей компанией; она мне дороже свободы и жизни, Господь тому свидетель, и когда-нибудь мы воссоединимся, и я снова буду наслаждаться твоим обществом, а до тех пор не бойся, что я буду страдать в одиночестве; я вполне способен наладить мимолетные отношения с людьми. В мире достаточно людей, готовых благоволить одинокому незнакомцу; уважение можно купить за деньги, а доброту — завоевать безукоризненными манерами. Я найду друзей, если захочу; не успеешь оглянуться, как мы снова встретимся.

— Мой дорогой отец, — сказала Элизабет, — ты меня не обманешь. Я понимаю, что тобой движет, но ты ошибаешься и хочешь, чтобы я тоже ошибалась на твой счет. Однако я слишком хорошо тебя знаю. Ты никогда ни с кем не заводил случайной дружбы; светская беседа не дарит тебе удовольствия. Ты разговариваешь с людьми, чтобы навести справки, посоветоваться или самому сказать что-то полезное, но эти разговоры не приносят тебе счастья; счастье рождается только в твоем сердце, а его не так-то просто впечатлить. Разве не ты долгие годы оставался верен одной идее и одному лишь образу и, хотя вы были разлучены, всецело посвятил себя ей одной? И разве крах твоих мечтаний не стал проклятьем всей твоей жизни, разве не он привел тебя сюда? Прости, что я об этом вспоминаю. Я не смогу стать для тебя тем, чем была она, но у тебя не получится изгнать меня из своего сердца и мыслей, как не получилось изгнать и ее. Я в этом уверена. Мы не связаны кровными узами, — оживленно продолжила она, — но в одном мы похожи: наша главная черта — преданность, мы не признаёмся в этом другим, чтобы те не подумали, что мы хвастаем. Возможно, это не достоинство, а недостаток, по крайней мере иногда; тебе твоя преданность принесла несчастье. Но со мной никогда так не будет: судьба постоянно вознаграждает меня за мою верность. Что бы ни случилось, я тебя не оставлю; даже если я потеряю Джерарда Невилла, ничего не поделаешь; я не смогу с тобой расстаться, это меня убьет. Я должна следовать естественному и непреодолимому зову своего сердца.