Фолкнер - Шелли Мэри Уолстонкрафт

— И я ее покинула! — воскликнула миссис Рэби. — Мы все ее покинули! Это неправильно. Езжайте в Карлайл завтра и идите в суд; как только мистера Фолкнера оправдают и они уедут из этого города, где их имена и история у всех на устах, я увижусь с ней и постараюсь компенсировать свое прежнее равнодушие.

— Будет уже поздно, — ответил Джерард. — Вам будет приятно осознавать, что вы восхищаетесь существом, превосходящим всех остальных людей добродетелью, но вы не сможете ей помочь. Как только Фолкнера оправдают, она перестанет нуждаться в поддержке. Поддержка нужна сейчас. В час суда эта несчастная и самоотверженная девушка останется совсем одна; она будет страдать, чувствуя, что во всем белом свете у нее нет ни одного друга, но не захочет жаловаться. Как я жалею, что для Софии столь важны приличия, иначе она уже была бы рядом с Элизабет, хотя ей, связанной с нашей семьей, это неловко. Но вы, миссис Рэби, — вам ничего не мешает! Она ваша племянница; бесполезно скрывать это от мира, пускай все будут осведомлены. Люди так или иначе узнают об этом — от меня, ведь я собираюсь сделать ей предложение как мисс Рэби; если бы она носила фамилию Фолкнер, я не смог бы больше с ней видеться. И когда все откроется, разве не осудят вас, что вы ее покинули? Поступи́те мудро и великодушно; завоюйте ее благородное и нежное сердце своей добротой, и сам этот поступок станет вам наградой. Спешите в Карлайл; будьте рядом с ней в печальный час, ведь еще никому столь юному и невинному не приходилось переживать такие тяготы!

Его слова тронули и убедили миссис Рэби; она почувствовала, как с глаз упала пелена, осознала свой долг и поняла, как скверно поступила, решив пренебречь Элизабет. Она больше не сомневалась, и теперь, увидев, как рада ей племянница в тяжелый час и как благодарит ее за доброту, услышала подтверждение в собственном сердце и перестала корить себя за прежнее равнодушие.

Опухшие глаза Элизабет, ее робость и нервозность выдали, что она не спала всю ночь и ее одолевали самые сильные тревоги. И все же она утверждала, что отца — как она с особой гордостью именовала Фолкнера в этот критический час — оправдают. Миссис Рэби воспользовалась смятением девушки и попыталась отвлечь ее от мучительных попыток вообразить ход суда, происходящего так близко от их местоположения, и направить разговор в будущее. Элизабет сказала, что Фолкнер хочет уехать из Англии, и заявила о своем намерении его сопровождать; когда миссис Рэби намеками попыталась ее разубедить, она и слушать не стала.

— Он был мне отцом; я его дитя. Что бы вы сказали о дочери, которая покинула отца в беде и болезни? Дорогая миссис Рэби, не забывайте, что отец, несмотря на все свое мужество, слаб здоровьем; он привык к моей заботе и умрет, если за ним будут ухаживать слуги. Если я его покину, он впадет в отчаяние и апатию.

Миссис Рэби слушала и восхищалась девичьими пылом, добротой, чувствительностью и твердостью. Но ее одолевали терзания; разные мысли приходили в голову, и она не смела идти у них на поводу — слишком безумными и опасными они казались. Все же щедрое от природы сердце искушало ее пренебречь соображениями благоразумия и религиозными ограничениями. Чтобы отвлечься, она упомянула о Джерарде Невилле. Тут щеки племянницы порозовели от удовольствия, в глазах отразилась радость, а на губах заиграла легкая улыбка. Она заговорила о Джерарде, превознося его как человека, чьим добродетелям нет равных на земле. Тепло и искренне она описывала его преданность матери и великодушие по отношению к ней самой; красноречиво хвалила его решение поехать в Америку и искать Осборна ради нее и справедливости.

— Но если ты уедешь с мистером Фолкнером, — заметила миссис Рэби, — вы с Джерардом больше не увидитесь.

— Я в это не верю, — ответила Элизабет, — но если так суждено, я готова смириться. Он никогда меня не забудет; я знаю, что достойна буду его и в разлуке; лучше так, чем пожертвовать всем, что я считаю благородным и добродетельным; тогда он начнет меня презирать, а это куда хуже: отсутствие любви горше отсутствия физического, оно непоправимо и вечно, в то время как расстояние будет легко преодолеть, когда наши обязательства перестанут друг другу противоречить. Я поеду с отцом, потому что тот страдает; Невилл может присоединиться к нам, ведь мой отец ни в чем не виноват. Я чувствую и знаю, что он меня не забудет и не сможет долго быть со мной врозь.

Глава L

Пока они беседовали, на улице послышались быстрые шаги. В разговоре с миссис Рэби время пролетело быстро; часы пробили три, и в дверь дома постучали. Элизабет резко замолчала, побледнела и сцепила пальцы в нервном ожидании. Вошел Осборн.

— Все кончено! — воскликнул он. — И все хорошо! — Со слезами на глазах он бросился к Элизабет, пожал ей руку и принялся пылко и радостно ее поздравлять; он был совсем не похож на испуганного человека, каким она привыкла его видеть.

— Мистера Фолкнера оправдали; он свободен и скоро будет здесь! Никто не усомнился в его невиновности; присяжные даже не уходили совещаться.

Осборн продолжал рассказывать о суде. Сам вид Фолкнера расположил к нему присяжных. Его честный открытый лоб, уверенная манера, четкий и чистый голос, очевидно говоривший правду, — все свидетельствовало в его пользу. Барристер, выступавший со стороны обвинения, представил дело скорее как таинственное происшествие, которое необходимо расследовать, чем как преступление. Джерард Невилл дал показания в пользу обвиняемого; он рассказал, как Фолкнер, которого ни в чем не подозревали и не собирались обвинять, по собственной воле поведал о причастности к смерти несчастной матери Невилла, чтобы восстановить ее репутацию и успокоить ее родственников. Письмо с признанием, которое Фолкнер написал в Греции и оставил в качестве объяснения на случай, если погибнет, подтверждало правдивость этого рассказа. Джерард заявил, что верит в его невиновность, а когда передал последние слова отца и сообщил, как на смертном одре тот попросил записать, что считает Фолкнера невиновным в предъявленных тому обвинениях, — слова эти прозвучали только что, ведь того, кто их произнес, еще даже не похоронили, — все поразились, что Фолкнер подвергся столь длительному тюремному заключению и унижениям судебного процесса. После этого вышел Осборн и дал четкие и убедительные показания. Наконец самого подсудимого спросили, что он может сказать в свою защиту. Когда он встал, все взгляды обратились к нему; разговоры в зале стихли, все затаили дыхание, установилась торжественная тишина. Он произнес краткую речь, говорил спокойно и убедительно и сослался в качестве доказательства своей невиновности на сами свидетельства, что предъявлялись против него. Это правда, что из-за него погибла женщина; он не просил милости; ради нее и ее героизма, что толкнул ее на смерть среди волн, он требовал справедливости и ни на секунду не сомневался, что присяжные рассудят мудро.

— Любой, кто его услышал, уже не смог бы сомневаться в его невиновности, — сказал Осборн. — Его орлиные глаза смотрели на присяжных, и весь вид свидетельствовал, что он говорит правду и ни в чем не виноват; он держался смиренно, но благородно, будто понимал, что чистой совести и уверенности в своей правоте достаточно, чтобы склонить присяжных на свою сторону. И верно — они не сомневались ни секунды; услышав вердикт, я сразу побежал сюда; впрочем… а вот и он!

На улице раздались шаги, топот множества ног, а потом Элизабет услышала на лестнице поступь, которую не спутала бы с другой. Вошел Фолкнер; она кинулась к нему и прижала к груди, заключив в долгие и ласковые объятия. Никто не произнес ни слова.

На несколько секунд их охватила почти болезненная дрожь; от переизбытка чувств из глаз хлынули слезы, и вот наконец их охватило подобающее случаю ликование. К Фолкнеру вернулось самообладание; он пожал руку Осборну и сказал ему спасибо, а Элизабет познакомила его с миссис Рэби. Он сразу оценил ее доброту и выразил сердечную благодарность, показав, как переживал из-за того, что в трудный час Элизабет осталась одна. Вскоре в комнату набилась толпа, и им пришлось выслушать много поздравлений; они всех благодарили и слушали бесконечные рассказы присутствовавших на суде, хотя им было весьма неприятно об этом вспоминать. И все же в момент ликования сердце, согревшись и открывшись, не проводит различий между сословиями. Среди тех, кто очевидно радовался исходу суда и чей приход особенно растрогал Фолкнера и Элизабет и наполнил сердце особой благодарностью, был надзиратель; сначала тот стыдился приходить, но, услышав, что освобожденный узник с дочерью планируют немедленно уехать из Карлайла, попросил разрешения увидеть их еще раз. Бедный малый смотрел на Элизабет как на ангела, а Фолкнера воспринимал как полубога; даже в беде те не растеряли своей доброты, были к нему внимательны и чем могли помогали; поэтому теперь радости надзирателя не было предела, на его лице читался восторг, и не оставалось сомнений в переполнявших его сердце чувствах и благодарности.