Источник. Книга 1 - Рэнд Айн

Ознакомительная версия. Доступно 25 страниц из 125

— Понимаю, понимаю, понимаю. Не следует опережать события. Но черт побери, Питер, entre nous [60], это же равносильно публичной помолвке? Даже больше. И громче. — Затем улыбка сползла с его лица, и оно стало искренним, спокойным, явно постаревшим и, что бывало нечасто, осветилось подлинным достоинством. — Я доволен, Питер, — сказал он просто. — Я и хотел, чтобы все было так. Вообще-то я полагаю, что люблю Доминик. И это приносит мне счастье. Я знаю, что оставляю ее в надежных руках. Ее, а со временем и все остальное…

— Послушай, старина, ты извинишь меня? Я в такой жуткой запарке… Сегодня спал только два часа… знаешь, фабрика Колтона. Господи! Вот это работенка! И все благодаря Доминик — это же с ума сойти можно! То ли еще будет. Ты еще не видел, что получается. И не видел сумму прописью.

— Доминик — просто чудо! Но скажи мне, почему она это делает? Я спрашивал ее саму, но ничего не понял из того, что она говорила, она несла такую белиберду — ты же знаешь, как она это умеет.

— Ну и что, пока она так себя ведет, нам беспокоиться не о чем. Он не мог сказать Франкону, что ответа у него нет; не мог выдать, что не виделся с Доминик наедине уже несколько месяцев, что она отказывается встречаться с ним.

Он вспоминал свой последний разговор с ней наедине, это было в такси после встречи с Тухи. Он вспоминал безразличное спокойствие ее оскорблений — наивысшее презрение, оскорбление без всякого гнева. После этого он мог ожидать всего, только не того, что она станет его глашатаем, рекламным агентом, его, можно сказать, сутенером в юбке.

Он часто видел ее после того, как она начала свою непрошеную кампанию; его приглашали на ее вечера — и представляли будущим клиентам; но ему не разрешалось побыть с ней наедине ни секунды. Он пытался поблагодарить ее — и хорошенько порасспросить. Но не смог навязать ей разговора, который она не желала возобновлять, среди толкавшейся вокруг них толпы любопытных гостей. Ему оставалось лишь продолжать любезно улыбаться, в то время как ее рука случайно ложилась на черный рукав его смокинга; касаясь его бедром, она выглядела вызывающе близкой, ощущение близости усиливалось еще и тем, что она, казалось, не замечала этого, рассказывая восхищенному кружку слушателей о своих впечатлениях от здания «Космо-Злотник». Слушая завистливые реплики друзей и знакомых, он с горечью отмечал, что был единственным человеком в Нью-Йорке, который знал, что Доминик Франкон в него не влюблена.

Но он знал опасное непостоянство ее настроений, а такое настроение было слишком ценным, чтобы его портить. Он избегал встреч с нею и посылал ей цветы; он плыл по течению и старался не думать об этом, но оставалось легкое чувство беспокойства — чувство неопределенности.

Однажды он случайно встретил ее в ресторане. Увидел, что она завтракает одна, и воспользовался этой возможностью. Он подошел к ее столику, решив вести себя как старый друг, который помнит только о ее невероятном благоволении. После ряда веселых комментариев по поводу своего везения он спросил:

— Доминик, почему ты отказываешься видеться со мной?

— Но для чего мне с тобой видеться?

— Господи всемогущий!.. — Это вырвалось у него непроизвольно, с довольно сильным призвуком долго сдерживаемого гнева, который он поспешно смягчил улыбкой. — Разве ты не считаешь, что задолжала мне возможность поблагодарить тебя?

— Ты меня благодарил. Много раз.

— Да, но ты не думаешь, что нам стоит встретиться наедине? Разве ты не считаешь, что я могу быть слегка… озадачен?

— Об этом я не подумала. Да, наверное, можешь.

— Ну и?..

— Что — ну и?

— Что это вообще такое?

— Вообще? Полагаю, на данный момент тысяч пятьдесят…

— Ты становишься невыносимой.

— Хочешь, чтобы я прекратила?

— О нет! То есть не…

— Не заказы. Прекрасно. Они не прекратятся. Даю тебе слово. Так о чем же нам говорить? Я кое-что делаю для тебя, и ты доволен, что я это делаю, — мы действуем в полном согласии.

— Какие странные вещи ты говоришь! Это и преувеличение, и недооценка, разве нет? Конечно, в согласии, а как же иначе? Ты же не ожидала, что я буду протестовать против твоих действий, правда?

— Нет. Я не ожидала.

— Но согласие не то слово, чтобы поведать то, что я чувствую. Я ужасно благодарен тебе, у меня просто голова идет кругом… это была такая неожиданность… видишь, я глупею на глазах… я знаю, ты этого не перевариваешь… но я так благодарен тебе, что не знаю, что с собой делать…

— Прекрасно, Питер. Вот ты меня и поблагодарил.

— Понимаешь, я никогда не льстил себе и не считал, что ты ценишь мою работу, думаешь о ней и вообще замечаешь ее. А потом ты… поэтому я так счастлив… Доминик, — спросил он, и голос его слегка дрогнул, потому что этот вопрос был как крючок на длинной незаметной леске, и он знал, что это и есть настоящая причина того, почему он чувствует себя не в своей тарелке, — ты действительно считаешь, что я великий архитектор?

Она слабо улыбнулась и ответила:

— Питер, если кто-то услышит, что ты об этом спрашиваешь, то будет хохотать. Особенно потому, что ты спрашиваешь об этом меня.

— Да, я знаю, но… ты действительно думаешь обо мне так, как говоришь?

— Но это действует.

— Да, но разве поэтому ты выбрала меня? Потому, что считаешь меня хорошим архитектором?

— Но ведь ты идешь нарасхват, как горячие пирожки. Разве это не доказательство?

— Да… Нет… Я имею в виду… совсем другое… Я имею в виду… Доминик, мне бы хотелось, чтобы ты сказала хоть раз, только раз, что я…

— Послушай, Питер, мне пора бежать, но перед тем как уйти, я должна сказать тебе то, что ты скорее всего услышишь от миссис Лонсдейл завтра или днем позже. И помни, что она сторонница запрета алкогольных напитков, любительница собак, ненавидит курящих женщин и верит в переселение душ. Она хочет, чтобы ее дом был лучше, чем у миссис Перди, — дом Перди строил Холкомб, — поэтому, если ты скажешь ей, что дом Перди выглядит претенциозно и что подлинная простота стоит гораздо больших денег, у тебя все получится. И еще ты мог бы обсудить с ней вышивку по канве. Это ее хобби.

Он ушел, с удовольствием думая о доме миссис Лонсдейл, совсем забыв о своем вопросе. Позднее он со злобой вспомнил о нем, содрогнулся и сказал себе, что самое приятное в помощи Доминик — ее нежелание встретиться с ним.

В качестве компенсации он получил массу удовольствия, присутствуя на встрече Совета американских строителей, организованной Тухи. Он не понял, почему подумал об этом как о компенсации, но это было приятное чувство. Когда Гордон Л. Прескотт делал доклад о значении архитектуры, он слушал с вниманием.

— Таким образом, скрытое значение нашего искусства заключено в том философском факте, что мы имеем дело с ничем. Мы создаем пустоту, сквозь которую должны проходить некие физические тела. Для удобства мы обозначаем эти тела как людей. Под пустотой я понимаю то, что обычно называют комнатами. Таким образом, только недалекие обыватели считают, что мы возводим каменные стены. Ничего подобного мы не делаем. Как я доказал, мы возводим пустоту. Это ведет нас к выводу астрономической важности: к безусловному принятию гипотезы, что отсутствие выше присутствия. То есть к принятию того, что не может быть принято. Я выражу это более просто — для ясности: ничто выше, чем нечто. Таким образом, становится ясно, что архитектор не просто каменщик, исходя из того, что кирпич — это в любом случае иллюзия вторичного порядка. Архитектор — это метафизический жрец, имеющий дело с основными сущностями, который достаточно смел, чтобы согласиться с основной концепцией реальности как нереальности, ибо нет ничего и он создает ничто. Если это и выглядит противоречием, то еще не доказывает, что логика порочна, но лишь доказывает существование более высокой логики, диалектику всей жизни и искусства. Если мы захотим вывести неизбежные заключения из этой основной концепции, то придем к заключениям большой социологической важности. Вы сможете понять, что очень красивая женщина стоит ниже некрасивой, грамотный — ниже неграмотного, богатый — ниже бедного, а специалист — ниже человека некомпетентного. Архитектор является конкретной иллюстрацией космического парадокса. Давайте будем скромные огромной гордости этого открытия. Все остальное просто чепуха. Слушая это, любой мог уже не беспокоиться о собственной значимости или достоинстве. Самоуважение становилось излишним.