Последний поворот на Бруклин - Selby Hubert

Профсоюз был отнюдь не против того, чтобы как можно скорее покончить с забастовкой, но только на его условиях: он должен был полностью контролировать программу социального обеспечения.

Хотя забастовка длилась уже много месяцев, руководители профсоюза не ощущали на себе никакого давления. Все шло гладко, и хотя их личные доходы снизились, поскольку с началом забастовки перестали поступать отчисления на программу соцобеспечения, средств, поступавших от других профсоюзов страны, вполне хватало на то, чтобы брать из этих пожертвований столь необходимые дополнительные денежные суммы. А рабочие еженедельно получали свои продуктовые наборы. Вероятно, кое-кто из них испытывал некоторый недостаток в деньгах, что было довольно огорчительно, однако забастовку можно было продолжать – причем в случае необходимости очень долго – до достижения соглашения, согласно которому профсоюз сохранил бы контроль над программой соцобеспечения. И потому ни одна из сторон не видела особого смысла в спешке.

Каждую субботу, перед раздачей продуктов, председатель – или какой-либо другой член стачечного комитета – произносил краткую речь. Они заверяли рабочих, что делают все возможное для прекращения забастовки – им, мол, известно, что люди хотят вернуться на работу; что они не в состоянии бастовать вечно; что кончаются деньги на их банковских счетах; и что во многих случаях их женам пришлось устроиться на работу, – однако, как заявляли при этом ораторы, им было известно и то, что на меньшее, чем приемлемый договор с приемлемой зарплатой, рабочие не согласятся, и они намерены позаботиться, чтобы рабочие своего добились. Они, мол, не намерены подписывать никакого полюбовного соглашения и позволять компании лишать рабочих куска хлеба… и группа поддержки свистела и кричала, и некоторые другие ей вторили, а оратор спускался со сцены и общался с рабочими, похлопывая их по спине, подбадривая и кивком приветствуя каждого, кто получал свой продуктовый набор.

Гарри ездил к «Мэри» в конце каждой недели, а несколько недель спустя стал иногда ездить и по будним дням. Когда он пришел туда впервые после знакомства с Альбертой, она представила его некоторым своим подружкам, а в течение последующих месяцев – «У Мэри» и на вечеринках, куда они его водили – Гарри познакомился с несколькими миловидными мальчиками. Приходя к «Мэри», он больше не старался незаметно прокрасться к стойке и держаться поближе к выходу, а расхаживал по бару, высматривая знакомых и кивая им, садился за столики и, обняв какого-нибудь юношу за плечи, интересовался, кто это стоит у стойки и завидует ему. Большинство гомиков, его новых знакомых, питали к нему симпатию – он был хорошим ебарем, да и денег не жалел, – но не любили слишком часто проводить с ним слишком много времени. Хоть он и был неотесанным мужланом, они сторонились его не только из-за болтовни о забастовке, но и из-за некой странности и некоего ощущения неопределенности, в конце концов вызывавших у них тревогу. Все они встречали на своем веку всевозможных извращенцев – целовались с ними и ебались, отсасывали у них, – от мужчин, большую часть жизни просидевших в тюрьмах и получавших удовлетворение только от связи с мальчиками, и мужчин, способных перерезать горло не только без зазрения совести, но и без причины, до мужчин, которые, дождавшись, когда жены уйдут из дома, запирались в ванной и облачались в их одежду, а иногда, в свободный вечерок, наведывались в такие заведения, как «У Мэри». Но этих мужчин гомики видели насквозь, точно зная, как далеко можно заходить с ними в том или ином направлении. Гарри же был совершенно другим человеком – по крайней мере, так им казалось. Что-то в нем – нечто неясное, неуловимое, неощутимое – их настораживало. Они не знали, чего ожидать от Гарри: то ли ему попросту взбредет в голову вырядиться женщиной и пойти на бал гомиков или прошествовать по Бродвею; то ли он в один прекрасный день спятит и убьет кого-нибудь из них. Они понятия не имели.

Когда кончилось лето и наступили погожие осенние деньки, Гарри стал ездить со своими новыми подружками за город. Прихватив несколько бутылок джина и бензедрин, они набивались в машину, включали на полную громкость радио, стучали по стенкам салона в ритме джазовой или блюзовой песни, подпевали, щелкали пальцами, ерзали на сиденьях… Ах, голубушка, чего бы я только под такую вещичку ни сделала!.. передавали друг дружке бутылку… изредка глота-ли таблеточку бенни… кокетничали с мужчинами, сидевшими в других машинах; или, если было настроение, слушали итальянскую оперу, восторженно вздыхая после каждой арии; рассказывали истории про великолепного тенора или импульсивную диву, мягко покачивая головами под музыку; отхлебывали маленькими глоточками из бутылки; визжали, показывая на деревья, чья листва напоминала им некое полотно Ренуара, подпрыгивали на сиденьях, пытаясь разглядеть необычное сочетание цветов, все сразу или по очереди показывали пальцами на рощицу, окрасившуюся в потрясающий багрянец, в золото, в коричневый или оранжевый цвет, на лесок, где великолепно сочетались все цвета, а листва окрасилась так ярко, что казалось, будто она флиртует с солнечным светом; а в промежутках были зеленые ветви сосен и голубые – елей, и несколько раз они останавливались у озера или пруда и, хихикая, резвились там, собирая желуди или каштаны, разувались, ополаскивали ноги в воде и, хихикая, наблюдали, как белки с минуту глазеют на них, прежде чем броситься наутек; они сидели у воды или под деревом и потягивали джин, глотали еще бенни, потом набивали багажник листвой и оставляли немного листьев себе, чтобы держать их на коленях, любоваться ими, нюхать их и чистить носовым платочком, снова и снова твердя о том, как они красивы… а Гарри сидел сзади, в основном помалкивая, не возражая ни против музыки, ни против визгливых восторженных криков из-за охапки листьев, почти ничего вокруг не замечая, но радуясь тому, что он с ними.

После того, как установилась прохладная погода, ходить в пикетах стало менее утомительно. Когда рабочие заканчивали дежурить и отдавали сменщикам или убирали на ночь свои плакаты, они не были такими потными и измученными, как летом, и все же в начале и в конце каждого дня вид у них был чуть более мрачным, чем накануне. Некоторые в свободное от дежурства в пикете время сидели в конторе и пили пиво, однако большинство из них сидели или стояли небольшими группами и разговаривали. Двух бочонков пива, которые раньше заказывались ежедневно, хватало теперь на три-четыре дня – сэкономленные на этом суммы Гарри все равно заносил в свою расходную ведомость, – да и пили это пиво главным образом Гарри да ребята из «Грека». К тому же, поскольку с каждым днем темнело все раньше, все больше рабочих сразу после дежурства отправлялись домой смотреть телевизор или готовить ужин и ждать, когда придет с работы жена; а некоторые заходили в бар и возвращались домой поздно, чтобы избежать споров о том, кому теперь, когда жена работает, готовить и убираться.

Рабочие больше не поглядывали в конец Второй авеню в ожидании грузовиков. Инцидент не был забыт, однако надежда, которую он пробудил – как и ненависть, вновь вызвавшая энтузиазм, – была безвозвратно утрачена, и забастовщики выполняли свои обязанности вяло и равнодушно. Некоторым удалось устроиться на другую работу, и их учетные книжки были аннулированы. Когда об этом было объявлено на субботнем собрании, со стороны группы поддержки раздались неодобрительные крики и свист, но рабочие молчали – одни завидовали ушедшим, другие впали в апатию и были уже ни на что не способны; впрочем, о тех, чьи книжки были аннулированы, забастовщики вспоминали разве что в пять часов, когда вливались в толпу рабочих с военной базы, направлявшихся по Пятьдесят Восьмой улице к подземке.

В последнюю неделю перед переходом на «зимнее время» компания сделала долгожданную уступку: она наконец согласилась рассмотреть вопрос о разрешении профсоюзу и в дальнейшем управлять фондом соцобеспечения. Но были выдвинуты условия. Некоторые из них касались общей суммы отчислений со стороны компании, определенных аспектов надзора на заводе и ряда других вопросов, которые, как прекрасно знали обе стороны, можно было легко утрясти; но при этом компания хотела получить право уволить Гарри Блэка. Представители профсоюза тотчас же вскочили со своих мест и заявили, что это необоснованное, неслыханное требование. Дело, мол, не только в том, что Гарри как способный работник всегда был у них на хорошем счету, а главным образом в том, что одно лишь предположение, будто они могут подорвать доверие и благополучие рядовых членов профсоюза, является оскорблением их чести и достоинства. Мало того – оскорблением всех членов профсоюза и всех профсоюзных руководителей страны. Они с шумом захлопнули свои портфели, и две противостоящие стороны принялись торговаться, после чего, по прошествии довольно долгого времени, представители профсоюза демонстративно удалились.