Куколка (СИ) - Воробей Ирина Леонидовна

Они вытерли слезы бумажными полотенцами, что висели возле раковины. Татьяна начала мыть за собой посуду. Муравьева протерла кухонный стол тряпкой. Потом они с Татьяной встретились глазами и обе рассмеялись в продолжение своей истерики, только смех этот был легким, словно высвобожденным после долгого сдерживания в груди.

Тут в кухню вошел Вадим, неся в руке, как на подносе, Татьянин вибрирующий телефон. Девушка увидела на экране, что отец звонил уже 15 раз, но она до этого не слышала и, вообще, забыла о существовании своего телефона. По всему телу пробежал разряд отрицательно заряженной энергии. Она быстро собралась, прокашлялась, чтобы привести горло после плача и смеха в норму и подняла трубку.

– Ты где опять шляешься? – тут же обвалился на нее шквал волнений и страхов отца, что он пережил. – Я же тебе сказал возвращаться домой! Еще в три ночи! Уже половина двенадцатого! Где ты опять пропадаешь? Ты меня так до инфаркта доведешь своими гулянками! И мне плевать, что у вас был выпускной спектакль!

– Паап, все в порядке... Я... я у Веры с Лизой... – Татьяна быстро взглянула на Муравьеву, требуя от нее поддержки. Та недоуменно на нее смотрела, не понимая, чего Татьяна от нее добивается. – Мы немного выпили, и я поехала к близняшкам. Я дам тебе Веру сейчас.

И она передала трубку Муравьевой. Та возмутилась, вздохнула, но ответила. Татьяна шепотом подсказала ей имя и отчество отца.

– Доброе утро, Николай Сергеевич! – стараясь подражать Вериной расслабленной манере речи говорила Муравьева. – Вы не ругайтесь на Таню, она у меня... у нас. Мы решили устроить пижамную вечеринку. Но Таня уже собирается домой.

Затем телефон опять перешел к Татьяне. Голос у отца был злой. Он коротко сказал ей ехать домой и бросил трубку. Девушка выдохнула. Хотя осадок у нее остался нехороший. Слишком странным был голос отца.

– Мне кажется, он не поверил, – заметила Муравьева.

– Все равно спасибо, – вздохнула девушка, заметив, как Вадим закатывает глаза.

Надо было собираться. Татьяна завидовала Муравьевой в том, что ей не нужно ни перед кем отчитываться и никому врать, а Муравьева, наоборот, завидовала Татьяне в том, что кто-то ее ждет, беспокоится о том, где и с кем она ночевала и почему так вышло. Ей же никто не предъявит претензии, не спросит, чем она занималась и с кем. У одной была свобода, сопровождаемая одиночеством, у другой - зависимость от близкого человека. И это их, как ни странно, сблизило.

Пока девушки собирались, Вадим копался в телефоне на кухне. Сборы шли медленно. Татьяна хотела как можно дальше оттянуть момент прощания с Вадимом и разговор с отцом, а Муравьевой, кажется, просто было скучно. Татьяна предложила вместе поехать на такси, но та захотела прогуляться. Татьяна стольким временем не располагала, хоть всеми возможными способами и старалась его растянуть: то она надевала платье не той стороной, то колготки, несколько раз переодевала бюстгальтер, пытаясь усадить его идеально, потом долго расчесывала волосы, смотрясь в зеркало шкафа-купе. Муравьева уже закончила и просто ее ждала. Говорили ни о чем. Муравьева, обычно молчаливая и редко начинающая разговор сама, здесь почему-то все время норовила поболтать. Она сама начала что-то спрашивать у Татьяны, про отца, про планы на будущее, пыталась что-то спросить о Вадиме, но все это были вопросы, на которые Татьяна не могла ответить. Или не хотела. И потому не отвечала. Но разговор странным образом все равно продолжался.

Однако всему хорошему приходил конец. Татьяна уже вызвала такси и застегивала свой салатовый плащ, пока Муравьева зашнуровывала ботинки. Вадим стоял в проеме дверей кухни и ждал, пока они соберутся, украдкой наблюдая за Татьяной. Снова приходилось прощаться, чего она так и не научилась делать. Такси приехало. Пора было выходить.

– Спасибо за гостеприимство, – сказала Муравьева Вадиму.

– Пожалуйста, – улыбнулся он и, скрестив руки на груди, уперся плечом в косяк двери.

Татьяна тоже чувствовала необходимость что-то сказать, но считала, что сегодня благодарить его не за что. Он ведь сам настоял на том, чтобы она поехала к нему. Вдруг ей стало жалко, что они так и не поцеловались. «Интересно, жалеет ли он об этом сейчас?» – задавалась она вопросом. По его внешнему виду было не понятно, но в целом не было похоже, чтобы он, вообще, о чем-нибудь жалел. Вид у него был спокойный, выжидающий. Муравьева с нескрываемым любопытством наблюдала за обоими, едва заметно улыбаясь. Наконец, Татьяна решила сказать ему просто “Пока”. Он ей ответил тем же. И они с Муравьевой покинули его квартиру.

Солнечный ветер обдул лицо и придал свежести. Они попрощались у подъезда и разошлись по разные стороны. Муравьева ушла под арку, а Татьяна села в такси. Впереди снова ждал тяжелый разговор. Кажется, на этот раз, действительно, тяжелый. Она готовилась к худшему, чувствуя ужасную усталость от того, что ей приходится врать, что ей нельзя того, другого и третьего, от того, что она должна даже от собственных чувств отказываться по велению отца. Это оказалось весьма затруднительным, если вообще выполнимым. Как бы она ни твердила сама себе, что Вадим – бармен, бесперспективный и никчемный, с которым у нее не может быть будущего, который, по общему правилу, должен оказаться пустым, ограниченным и похабным козлом, это не могло уложиться в ее голове. Ведь он не был таким. Даже допустив, что это всего лишь пелена влюбленности, она не могла представить, что он может стать таким. Она вспомнила, как он смутился, увидев ее сегодня в одной футболке. Похабный козел бы не вел себя так. И не было похоже, что Вадим притворялся.

– Как ты смеешь мне лгать?! – крикнул на нее отец, не успела Татьяна захлопнуть входную дверь. – Разве я учил тебя лгать, да еще так нагло?! Заслужил я такого отношения? Скажи!

Он драматично закинул голову, прикрыв глаза рукой, при этом оттопырив безымянный палец и мизинец. Одет он был не по-домашнему: строгие коричневые брюки прямого кроя с четко выглаженной прямой, выступающей вдоль штанин ровно посередине, бледно-розовая рубашка, расстегнутая на первые две пуговицы на шее и серый атласный жилет с шершавыми растительными узорами. На голове уже красовался парик, но на ногах еще были тапочки, его любимые, со львом. Татьяна догадалась, что он собирался на свидание.

– Нет, – просто ответила она, покорно склонив голову и приготовившись стерпеть любое наказание.

– Тогда почему ты мне так нагло врешь? Почему ты меня не слушаешься? Я, что, тебя плохо воспитал? Неужели я все силы на тебя потратил для того, чтобы ты загубила свою карьеру, путалась со всякими барменами, а потом еще и врала мне?!!

Лицо его лоснилось от крема и маски, но сквозь блеск уже начинала проступать краснота гнева и злости. Глаза сверлили Татьяну, как две буровые установки, что роют тоннели при строительстве метро. По ощущениям больно было так же.

– Ну? Как ты теперь выкрутишься? Что еще придумает твоя больная фантазия? – с вызовом говорил отец, скрестив руки на груди. – Облегчу тебе задачу. Даша мне рассказала, что видела тебя с ним в баре, когда они уже уходили.

«Вот ведь подлюка!» – подумала Татьяна обиженно, будто только Даша была корнем всех ее бед. Придумывать ей ничего уже не хотелось, и не было смысла, поэтому она выложила все как на духу. Рассказала про то, как девчонки сами повели ее в бар, в котором работал Вадим с целью подтрунить над ней, как Даша позвала Муравьеву с ними и как хотела ее подставить, как бармен с другом помогли ей и как она была вынуждена поехать вместе с Муравьевой к нему домой. Рассказала, что боялась сказать правду, потому что отец не любит ни Вадима, ни Муравьеву, и думала, что он еще больше разозлится, если узнает, что она была с ними. Уже плача, она рассказала, что не считает Муравьеву плохой, что за эту ночь она узнала ее получше и что ей даже стало ее жаль, что она бы предпочла дружить с Муравьевой, чем с Дашей. Она пыталась рассказать и о Вадиме, о том, что он не такой плохой, как думает отец, но он не дал ей договорить.