Я украдкой, чтобы только Мишка заметил, покрутил пальцем у виска. Серый отвернулся и полез за гитарой, а Мишка добродушно ухмыльнулся. Все ещё смущённый и алый Серый достал гитару и повернулся к Гоше, который уже был готов играть: он удобно устроился на одной из покрышек и, небрежно откинув волосы назад, опять начал медленно перебирать струны, насвистывая что-то про себя. Стайка девчонок тут же как будто невзначай окружила его, заняв свободные покрышки рядом с ним. Я оглянулся – вокруг нас собралось уже довольно много ребят – около десяти – и прибывали все новые – урок закончился только недавно, и не всем удалось уйти из школы так же легко, как нам. Серый, как будто прочитав мои мысли, тоже огляделся и присвистнул, но тут же разочарованно сдулся – конечно, умных карих глаз, с которыми он хотел словно бы случайно пересечься, в толпе не было.
– Что будем играть? – огорчённо спросил он у Гоши.
– Не знаю, – пожал плечами Гоша, – то, что ты хочешь.
– Но если ты вдруг не знаешь эту песню? – удивился Серый.
– Я много песен знаю. Буквально все. Так что не переживай. Ты начинай, а я подхвачу.
– Ну как знаешь, – рассеянно отозвался Серый. Он сел на покрышку, выставил вперёд ногу, опустил гитару на колено и взял аккорд, – слушай, а тут удобно!
Гоша кивнул. Серый все с таким же разочарованным видом обвёл взглядом ребят, собравшихся кучками у покрышек, так никого и не разглядел и начал задумчиво подбирать аккорды. Я сел на ближайшую покрышку, отчего-то боясь смотреть на Гошу, хотя он, кажется, даже и не обращал на меня внимания, увлечённо настраивая гитару. Сидящие рядом восьмиклассницы, окружившие Гошу и ловившие каждый его взгляд, раздражали и, видимо, не меня одного: Мишка, не выдержав встал и громко сказал:
– Люди! Побольше уважения к артистам! Будьте так добры – заткнитесь, пожалуйста!
Ребята тут же замолчали – кто обиженно, кто захихикал – но все выбрали себе по покрышке и расселись, ожидая Серого. Тот, не заметив этого, как и Мишкиного возгласа, напевал что-то про себя. Потом остановился, взял аккорд, еле заметно выдохнул и заиграл знакомую мелодию. Сначала чуть-чуть неуверенно, со слегка дрожащими руками, но с каждым аккордом все твёрже. Слева громкой точкой дрогнули струны – это Гоша включился в песню – простую, тихую, очень знакомую. Музыка полилась над площадкой, лёгким эхом отражаясь от стен домов прямо в грудь, так что внутри защемило что-то, что было раньше привычным. Серый посмотрел на Гошу, и тот, кивнув, запел:
Песен ещё ненаписанных,
Сколько, скажи, кукушка,
Пропой.
В городе мне жить или на выселках, камнем лежать
Или гореть звездой.
– Звездой, – подхватил Серый.
Не сговариваясь, вдвоём в один сильный ровный голос они выдали:
Солнце моё, взгляни на меня.
Моя ладонь превратилась в кулак.
И если есть порох, дай и огня,
Вот так.
Одновременно они замолчали и заиграли проигрыш – опять эту знакомую с самого детства мелодию, аккорды которой как острые крючья застревали в сердце и горле. Меня снова охватило странное чувство причастности – но не к этой песне, а к чему-то другому, что простиралось намного дальше – дальше песни, дальше Гоши и Серого, дальше этой площадки и нашей деревни. Сердце забилось чаще, как будто ему не было места в грудной клетке, и оно захотело вырваться и обнять все это невыразимое, почувствовать его прикосновение. Теперь уже вдвоём Серый и Гоша запели второй куплет. Я автоматически отметил про себя, что Серый перестал стесняться, и тут же об этом забыл. Где-то на лопатках лёгким шелестом отозвались расправленные крылья и затрепетали, подхваченные аккордами.
Не знаю, сколько песен сыграли Серый с Гошей – две? четыре? десять? – когда я вдруг обнаружил свою руку, крепко сжимающую чью-то другую. Я поднял взгляд – рядом со мной справа, прямо напротив Серого, сидела Валька Петрова, зачарованно смотревшая куда-то вдаль, в небо за гаражами. Она держала мою руку, кажется, сама не осознавая, что делает. Слева сидел Мишка и тихо подпевал и покачивался в такт музыке. Мишка-то – который не признает другой музыки, кроме рэпа! Сейчас он тихо шептал, наверное, даже не знакомые ему слова. Я оглянулся – вокруг нас столпилась почти вся школа, все, у кого закончились занятия и кто возвращался домой этой дорогой. Человек тридцать ребят, в том числе и из другой деревни, в которой не было школы, заворожённо слушали Гошу и Серого, забыв обо всем на свете.
Серый с Гошей переглянулись и мягко вывели последний аккорд. Несколько ребят вслед за мной и Мишкой захлопали, остальные ещё не успели осознать, что песня закончилась. Серый довольно откинулся на покрышку, протянул руку Гоше. Тот с готовностью стукнул по ладони.
– Эй, Серый, – окликнул Гоша, – я думаю, нам женского вокала не хватает. Если бы кто-нибудь из девушек спел, было бы здорово.
– Да ладно, и так хорошо, – отмахнулся Серый, – тем более кто из девчонок сможет с нами спеть? Они даже слов не знают.
– Мне кажется, вон та девушка с краю знает, – Гоша взглядом указал чуть в сторону от покрышек, где стояла стайка девчонок – наших одноклассниц.
– Кто? – вскинулся Серый и проследил взглядом за Гошей. Оттуда неотрывно наблюдала за нами, спрятавшись за спинами других девчонок, Женька Стерхова. Серый тут же, даже, наверное, не успев сообразить, что делает, приосанился, выпрямился, порозовел и засиял. – Ты про Женьку? Да, она поёт… Но рок не любит.
– А ты спрашивал?
– Н… нет, – чуть заикнувшись, ответил Серый. – А чего спрашивать?..
Он не закончил свой вопрос, а мы с Мишкой уже его поняли и переглянулись. Женька ходила на песенный кружок и пела на всех школьных праздниках для ребят и их родителей. Но пела она всегда одни и те же песни, от которых хотелось только зевать – что мы, собственно и делали – что-то там про горницу, в которой то ли светло, то ли тепло, про Россию и её косички, про батальон, который уходит в ночь (эту песню Женька пела каждый раз на 9 мая перед памятником воинам-афганцам). Почему-то мы все думали, что других песен Женька вообще не знала.
