- В Ростове шикарные плюхи... размером с большую печать... в Москве охренительно нюхать... в Челябинске лучше торчать... а в Питере - пить! В Питере - пить! В Питере тире - пить!
Последние строчки еще не отзвенели в воздухе, а в столовке воцарилась абсолютная, густая, осязаемая тишина. Все молчали и смотрели на меня с какими-то странными выражениям лиц.
Внезапно тишину нарушила Нина Васильевна, которая выдала по обыкновению едким голосом:
- Мда, Горелова, а мы и не знали, что ты умеешь так играть и петь. А почему ты тогда со всех смотров самодеятельности уклонялась?
- А что это за песня? - спросила Аннушка. - Революционная какая-то? Я ее ещё не слышала. И что такое "плюхи"?
Я что-то промямлила, затем, когда внимание переключилось на следующего исполнителя - черноусого мужика (его, кстати, звали Генка), встала и пошла в палатку спать, хоть и было светло. Руки у меня подрагивали. Что-то нервы совсем ни к чёрту... то камень... то плюхи...
По щеке мазнуло порывом мокрого ветра, и я заторопилась. Нога зацепилась за корень ерника - я поскользнулась на мокрой траве, растянулась у входа в мою палатку, задев рукой что-то мерзкое. Я глянула и обомлела - прямо у входа в палатку лежали две мертвые мыши. Без голов. Головы лежали отдельной кучкой.
Больше от неожиданности, чем с перепугу я заорала.
- Настоящая женская месть - страшная сила! Даже у кошки, - флегматично прокомментировал Митька, когда все выскочили на мои крики. И весь лагерь накрыл дружный гомерический хохот.
Ну, а что - да, боюсь я мышей! Особенно мертвых.
А утром дождь перестал и вернулись наши. Они принесли страшную весть...
