Заигрывающие батареи (СИ) - Берг Николай

А потом стало некогда рассуждать: приказ идти в атаку, задержавшийся на несколько часов, наконец прозвучал. Почему-то поехали в обход горящей деревни. Как решил для себя фельдфебель, подступы прикрыты минами, которые тут напиханы тысячами, а расчистить некому – все саперы во рву корячатся.

Провыло над головами – свои самолеты высыпали бомбы в пекло деревни, на бреющем отштурмовали что-то в дыму, и тут же танк встряхнуло, словно он был не из стали и даже не фанерный, а картонный. Больно лязгнули зубы. Рев и грохот ударили по ушам, по мозгу, по телу.

Когда немножко пришел в себя и смог слышать, водитель чуточку свысока пояснил, что именно так выглядит вблизи «Сталинский орган» – свирепая реактивная дрянь, похожая по принципу действия на шестиствольный «Метатель тумана».

Тут в броню что-то врезалось с хрустом, и взводный завопил по рации про русские пушки слева на 10 часов. Башку было не высунуть – так хлестало по башне и корпусу, потому приник к перископу. С трудом в мутном дымном тумане увидел неяркую вспышку и более густой клуб дыма. Глядя на себя чуточку со стороны (хорошо ли выглядит, мужественно ли?), отбарабанил команду наводчику. Башня легко скользнула, нащупывая прицелом русский «Ратш-бум». Три снаряда беглых вынесли советское орудие. Рядом пыхнул огонь от другого, четкая команда – и взрывы накрыли дымом новую цель. Ничего сложного! Опять тронулись вперед.

Хрустящий удар сбоку, танк аж довернуло градусов на десять. Треск ударов по броне, и стало страшно – вдруг дошло, что это смерть колотится в слой стали. Старательно колотится, упрямо и настырно. Там, снаружи – ревело, рычало и гремело совершенно не по-человечески. И странное сотрясение машины, словно она прожевывает что-то стальное, мнет и рвет саму себя. Не понял, что это, никогда такого не слыхал. А чертов танк, любимая «Пантера», сука последняя – встала мертво, и взвывший снизу водитель заорал не своим голосом:

– Фельдвеба! Ленту потеряли!

– Сто чертей в задницу! Ты уверен?

– Точно так! И пару катков – тоже!

Только Поппендик открыл рот для того, чтобы приказать экипажу покинуть машину для натягивания гусеницы, как танк дважды вздрогнул от ударов. Камрады говорили не раз: если танк встал, то его надо тут же покинуть, иначе сожгут к чертям неподвижную мишень. Но приказ, отданный вчера, был недвусмысленным: только вперед, не останавливаясь для помощи другим, а если тебя иммобилизовали – поддерживай подразделение огнем. Понятно даже и остфризу – эти танкисты были с «троек» и «четверок», а у новой «Пантеры» броня куда лучше. В танке остаться безопаснее.

И Поппендик решился, завертел перископом. Стараясь быть нордически спокойным, выдал целеуказание наводчику. «Пантера» рявкнула огнем и железом в дымную и пыльную мглу. И продолжала бить, круша домишки и какие-то руины, откуда сверкали злые огоньки выстрелов.

В душе командир танка понимал, что вообще это именно стрельба из пушки по воробьям, но надо же было что-то делать!

Когда немного стихло, и снаружи перестала стучаться старушка с косой, послал заряжающего на разведку. Тот вернулся быстро с весьма неутешительными новостями.

«Пантера» разулась, как и сказал Гусь. Гусеница лежала сзади, а танк всеми голыми катками впился глубоко в рыхлую землю. Пальба еще шла: в уничтоженной деревне, где все домики уже сравняли с землей, все еще кто-то отбивался. Русские хорошо окопались, но это уже было пехотное дело. Вылезли аккуратно все – дольше всех выбирался водитель, у которого был странный ритуал: он снимал свои сапоги, садясь в кресло за рычаги, и сидел там в тапочках, а когда вылезал наружу – опять переобувался.

Поппендик только присвистнул. Он никак не ожидал, что с брони как корова языком слизнула все, что до того там разместили: ни лопаты с ломом, ни топора, ни ящика с инструментами. Танк стоял, перекосившись, весь в серых метинах от прилетевших осколков, пуль и снарядов и какой-то непривычно голый.

– Побрили нашу кису, – грустно сказал Гусь и присел на корточки, глядя, что с ходовой. Опять не ошибся, прохвост хвастливый: действительно, один внешний каток разрушен и отсутствует, а два внутренних погнуты и треснули. Экипаж, не сговариваясь, вздохнул, как один человек. Работенка предстояла грязная и тяжелая.

Сообщили об этом взводному, но тому было не до них – еще вел бой. Обещал прислать ремонтников, но уже темнело, а никто не прибыл. И в деревне все еще дрались, хотя должны были ее полностью очистить от русских еще утром.

К танкистам прибилось несколько пехотинцев, которых притащили под защиту брони санитары. Двое тяжелых, трое легкораненых – молчаливые, осунувшиеся, измотанные. Ни жратвы не привезли, ни ремонтники не прибыли.

Пришлось сообщать об этом взводному командиру. Тот зло буркнул:

– Ждите! Что с машиной? Вы все живы?

Выслушал доклад, выругался и опять велел ждать.

Приехал посреди ночи санитарный мотоцикл, сунули одного тяжелораненого в коляску, второму накинули на оскаленное лицо платок. Легкораненые облепили тарантас и убыли, оставив танкистов одних.

– Здорово им всыпали – вздохнул наводчик.

– Почему ты так решил? – спросил, зевая, Поппендик.

– Не могли без нас и саперов прорваться через колючую проволоку. Лежали там под минометами и пулеметами весь день. Их батальон потерял сегодня сразу 150 человек, – сказал санитар.

– Да, эта задержка у рва… Ладно, не выспаться всегда успеешь. Ты сейчас заступаешь на охрану машины, – приказал фельдфебель заряжающему. Водитель и наводчик залезли обратно в танк – у них были удобные откидывающиеся кресла, а сам командир решил спать тут – ночь теплая, а внутри душно, все воняет бензином и порохом: вентилятор сломался очень не вовремя. Дежурили по очереди, да еще пришлось перетащить покойника на другую сторону, чтоб не спать рядом с ним.

Ремонтники прибыли только к полудню, уставшие до зеленых кругов под глазами, не выспавшиеся и злые, как вчерашние пехотинцы. Поппендик в это время находился в смятенных чувствах – он сходил с наводчиком полюбоваться на уничтоженные его экипажем орудия, но в перемешанных взрывами русских окопах не нашел никакой артиллерии, хотя отлично помнил, откуда били русские и куда его танк лупил осколочными. Перевернутую пушку нашли метрах в пятидесяти – совсем не там, куда они стреляли. Переглянулись, и фельдфебель пожал плечами.

– Мне странно, я был уверен, что мы их накрыли, – Иваны не могли укатить свои пукалки. А сюда вроде бы мы и не стреляли совсем…

– Изменились ориентиры – тогда еще стенки стояли, а сейчас все осыпалось, и пожар прекратился, – невозмутимо пожал плечами наводчик. Он видел, что фельдфебель уже написал рапорт и внес туда две уничтоженные русские пушки. Не переписывать же! Рапорт – это документ, а разбираться никто не обязывает. Кроме того, очень важно получить побыстрее Железный Крест, иначе есть шанс после потери танка попасть сначала в резервную команду, а оттуда загреметь в пехоту, в которой вечно не хватает людей. Танков всегда было меньше, чем танкистов.

Ремонтники хмуро оглядели фронт работ. Замена катков на увязшем в земле танке была тяжеленной и грязной работенкой.

Поппендик попытался сделать им выговор за позднее прибытие, но начальник ремкоманды, хоть и был на чин ниже, тут же поставил нахального щенка на место, просто объяснив ему на пальцах, что из двухсот «Пантер», выгрузившихся позавчера, сегодня в строю осталось не более восьмидесяти. А остальные либо поломались, либо увязли, либо вообще сгорели. Впрочем, совершенно неинтересно рассказывать азбучные истины, потому лучше бы умнику взять своих оболтусов и пойти поменять траки в гусенице, потому как русские пробили в них дыры своими снарядами.

Сказанное сильно потрясло молодого командира танка. За сутки – потерять больше половины машин в полку… Потом спохватился, что сбитую гусеницу они толком не осмотрели.

– Пробоины что, в левой? – спросил он небрежно.

– Что в левой, что в правой, – поставил его на место ремонтник, уже раздавая распоряжения своим людям.