Заигрывающие батареи (СИ) - Берг Николай

Сейчас это казалось нелепым мальчишеством. И уж никак не хотелось называть так достойно русских ублюдков с их погаными минами и засадами.

– Фельдвеба, а одну «кошечку» спалил слепоглазый идиот из соседней дивизии. Тремя снарядами! Потом оправдывался, что принял за Ивана. Им, говорят, не сообщили, что мы тут будем и еще почему-то силуэт принял за русский!

– Немыслимый бардак! Мы – германская армия, где порядок, черт бы драл штабных недомерков! – буркнул наводчик.

– Техники говорят – саботаж обнаружили. В баках ремонтируемых машин – болты и гайки, а в одной коробке передач куски жести нашли. Всех хиви перевели от нас, заменили другими. И пехоты для наших «кисок» не было сегодня, – подлил масла в огонь Гусь.

– Это понятно, мы – прикомандированные к «Великой Германии», а прикомандированные – всегда сироты. Нам все в последнюю очередь, – рассудительно заметил Поппендик, неприятно пораженный известием о том, что вполне могут обстрелять и свои. Он и предположить не мог, что кто-то из немецких танкистов не будет знать о прибытии нового типа танков. Еще и саботаж. Что-то не так, совсем нет порядка.

– В пехотном полку штабников сильно побило, убит сам адъютант полковой и два оперативных офицера – артобстрелом накрыло, – не без удовольствия показал свою осведомленность Гусь.

– Весело, – хмуро резюмировал наводчик и встрепенулся, прислушиваясь. Пихнул заряжающего и с намеком протянул ему свой котелок.

– Это ты чего? – вытаращился очкарик.

– Не слышишь? Кухня прибыла и транспортеры боеприпасов. Беги, пока горячее, а то не успеешь.

Заряжающий уставился на командира танка, и тот кивнул. Сам он не услышал, кто приехал, но на наводчика можно было положиться: он обладал отменным слухом, нюхом и видел, как орел.

Гремя котелками, радист и очкарик поскакали рысью, так как и впрямь кухня ротная прибыла. Опять получилось по три порции, и жрать горячее было приятно. Менее приятно было грузить снаряды, но так как для экипажа Поппендика бой был недолог, то и погрузку успели провести быстро.

Ночь прошла спокойно, а утро было горячим – черт знает откуда приперлись на бреющем «бетонные самолеты», выскочившие с юга, отчего зенитчики по раннему времени не успели открыть огонь, и штурмовики без малейших помех, как на учениях сыпанули сотнями маленьких бомбочек и тут же смылись.

Под эти несерьезные фиговины попали шесть «кошек» и три грузовика тыловиков. Отстоять их не получилось – вспыхнули сразу, и даже автоматические системы пожаротушения двигателей не помогли. «Пантеры», полностью заправленные и загруженные боезапасом под завязку, горели величественно и мощно. Из зоны поражения чудом выбралась дюжина танкистов, трое из них – раненые. Повезло тем, кто по фронтовой привычке спал под машинами. Остальные теперь горели вместе с танками. Пытавшиеся потушить горящую технику были вынуждены отступить перед яростным жаром и смотрели мрачно.

Прекрасно начался день, ничего не скажешь! Дальше пошло точно так же: весь день бодались с Иванами за какой-то слова доброго не стоящий хутор, брали его дважды и дважды оставляли, потому как русские танки с пехотой атаковали яростно и умело.

У Поппендика уже вечером заклинило башню и сорвало дульный тормоз – наверное, снарядом, потому как прицел у пушки после этого оказался чудовищно сбит, и при стрельбе она дергалась так, что пугала не только наводчика. Потому фельдфебель велел прекратить огонь.

Зато за собой экипаж записал два танка, один – совершенно точно, потому как вырвавшийся вперед Т–34 остался пылать косматым рыжим огнем.

Командир взвода, как обычно, обругал невезучего командира танка, но новый ротный разрешил отойти и сдать танк ремонтникам, благо те сумели восстановить почти тридцать машин, и не на всех были экипажи.

Дрались «кошки» до ночи, и даже Поппендик успел вернуться, только теперь на его машине эмблема – голова пантеры со зло оскаленной пастью – была не красного цвета, как положено в его роте, а синего. «Киса» была из другой роты, но сейчас на это уже не очень обращали внимание – важно было обеспечить техникой целые экипажи.

На то, что положенный порядок теперь стал каким-то хаосом, Поппендик уже рукой махнул. И с арифметикой теперь ничего не вытанцовывалось, потому как когда Гусь вечером притащил на хвосте сведения о том, что в полку боеспособны всего двадцать машин (при том, что отремонтировали тридцать), фельдфебель об этом и думать не стал. Вяло черпал ложкой вкусный суп, хрустел крепкой луковицей и радовался тому, что живой и целый.

Жрать к вечеру очень хотелось, особенно после того, как бодро прошел день, но аппетит сильно попортило то, что чертовы ремонтники не утрудились убрать в танке после ремонта, да и не все починили – заклинивший командирский люк пришлось самим закрывать и ремонтировать. Самого Поппендика сильно удивил тот факт, что ему отдали танк из чужой роты, но и тут ему утер нос всезнающий Гусь, торжественно показав странную вмятину на крыше башни рядом с заклинившим люком. Маленькая дырочка в центре вдавленности, а сама вмятина размером с глубокую суповую тарелку. Пустяк.

Снисходительный водитель пояснил, что это как раз воронка от попадания в танк маленькой советской авиабомбы кумулятивного действия, которыми Иваны густо посыпают «кошек» с самого начала операции. И до фельдфебеля дошло, почему стенки в башне забрызганы и измазаны уже высохшей кровью, а под командирским сидением, на котором изорвана обшивка, нашли чье-то оторванное ухо с лоскутом кожи, покрытым короткострижеными темными волосами. При том, что видно – все же уборка в «Пантере» до передачи имела место. И кровь размазана тряпками, и рваная обшивка кресел почищена, и на полу, кроме завалившегося подальше уха, нет всякого мусора.

Выяснять судьбу экипажа не хотелось. И так понятно, что не стало у машины экипажа, иначе бы черта лысого отдали целую коробку в другую роту. Просто скомплектовали бы из своих безлошадных панцерманов новый. А тут – вот так.

И это портило настроение, словно передали с металлической «кошкой» то самое «злосчастное горе» из бабкиных средневековых сказок. И возникало совершенно нерациональное для цивилизованного европейца желание вернуться в свою первую «Пантеру», которая так старательно и достойно защитила их, отбивая стальным лбом и боками густо летящую смерть.

Поппендик свысока потешался над суеверным отцом – например, когда тот рассказывал, что в Великую войну солдаты старались не надевать сапоги и ботинки, снятые с мертвецов, меняя их на любые другие и веря россказням, что они сняты с живых. А когда сам папаша вынужденно походил пару дней в ботинках покойника, у него мигом развилась «окопная стопа», как называли отморожение ног, полученное при постоянном нахождении в воде, даже и плюсовой температуры. До того месяц ходил в перевязанных проволокой развалившихся сапогах – и ничего, хотя окопы и были залиты гнилой французской водой по колено, а как надел снятые с убитого американца новехонькие крепкие башмаки – тут же и конец ногам! Толковал папаша, что это явно мертвяк нагадил проклятием.

Тогда фельдфебель вовсю потешался над отсталым стариком, но сейчас, сидя в новом танке, поневоле чувствовал его так, словно это не боевая машина, а чужой заброшенный склеп, использованный уже гроб. Не защита, а саркофаг на гусеницах. И это морозцем прохватывало спину, которой и так не очень удобно от того, что спинка кресла драная и неровная. И странное ощущение чужого недоброго взгляда со стороны.

Остальной экипаж тоже чувствовал себя не лучшим образом, кроме хорохорившегося Гуся.

– Бросьте хмуриться, парни. Нам досталось отличное наследство!

– Чертов дурак, – буркнул заряжающий.

– Не надо киснуть! Кресты ждут нас! – продолжил веселиться Гусь.

– Деревянные!

– Тебя, кисломордого, возможно. А я настроен на пару железных!

Поппендик только вздохнул, слушая перебранку экипажа. В начале сражения он и сам был совершенно уверен, что скоро украсит свой китель парой крестов. Сейчас эта картина померкла. И взгляд все время притягивала маленькая дырочка в броне крыши. И казалось, будто висок и ухо холодит ветерок, невидимой струйкой текущий в эту самую дырочку.