Дня два спустя Ольга и Новосёлов стояли возле арки её дома уже с намереньем разойтись, а всё никак не могли проститься. Внезапно увидели Николетту Анатольевну. Какой-то смущающейся, близорукой походкой старой б… она шла к ним по тротуару вдоль домов… Она словно взяла себе эту походку. На час, на два. С чужого плеча, с чужой ноги. Как наказание, как крест. Освободиться от неё можно было теперь только дома. Снять, содрать с себя как тесную обувь. Как невозможные туфли… Вот, на свидании была,смеялась она. А Саша уже уходит? – играла она глазами в начернённых ресницах, как будто в чёрных, бархатистой свежести, оправах. Под которыми,почему-то чудилось, увидишь невозможное, жуткое… Красноголовых лысых старух, у которых вдруг сдёрнули парики…
Новосёлов, уводя глаза, опять подержал в своих руках её блестящую, как крокодильчик, ручку…
Нередко теперь, когда он приходил, сразу появлялась в комнате Ольги и Николетта. И вроде на минутку, ища что-то своё. Но проходило и пять минут, и десять, а она всё металась в ханском каком-то халате, без умолку говорила, ища это что-то своё.
Непонятно было Новосёлову, будет она слушать музыку или нет. Нет,нет, что вы! Тороплюсь! Свидание! – говорила она, смеясь. Смех свой родня со смехом дочери. Когда та смеялась. С её молодостью, беззаботностью. Она с отчаянием, как пропадая, смотрела на дочь уже начернёнными глазами-брошами, пока руки метались, искали это чёртово что-то её. Ты не видела?не видела? Ольга?.. Точно споткнувшись, умолкала разом, не зная, куда деть глаза. Густо, до слёз начинала краснеть. Но в каком-то ступоре, в мучительном раздвоении по-прежнему не уходила. Не в силах была уйти.
Стояли как на репетиции актёры. В развалившейся мизансцене. Словно ждали режиссёра. Чтобы помог, чтобы сказал, что делать дальше, как играть.
Дверь распахивала женщина. Которая – как балаган. «Николетта дома?»«Дома! Дома!» – кричали ей все трое. Женщина-балаган, приобняв,вела Николетту к себе пить чай с тортом. Золотые толстые кольца на приобнявшей руке были как купцы. Приостановившись возле двери, предлагала и Молодым. Ну чайку попить. Те поспешно отказывались. Ну да, понятно. Музыка. Ладно. Николетта бормотала: «На свидание, на свидание надо! Зоя!Опаздываю!» «Да ладно тебе! – подмигивала женщина молодым, всё похлопывая спину Николетты рукой в кольцах. – Успеешь!» Дверь с маху кидалась ею в косяки.
Странная всё же эта Николетта, туповато думалось Новосёлову. И Ольга опять плакала, покачивалась. С музыкой была словно только рядом. И снова ему в ухо прошептали: хо-ро-шая. Она – хорошая. И это тоже было странным. Кто же спорит… Не улавливалось что-то глубинное во всём этом,не совсем объяснимое словами. Не дающееся для слов…
Как-то он ждал Ольгу, которая должна была вот-вот прийти, в комнате Николетты. Сама Николетта Анатольевна побежала на кухню, чтобы поскорее согреть чайник. На столе, на скатерти с кистями остался раскрытый альбом с фотографиями, похожий на ворох осенних пожелтевших листьев. Его ворошили только что, искали в нём, словно хотели из листьев этих собрать всю ушедшую свою жизнь… Николетта вернулась с чайником. Какое-то время тоже смотрела. Закрыла альбом, затиснув в него все фотографии. Заталкивала на стеллаж, высоко на книги. «Никогда не копите фотографий, Саша». Новосёлов спросил, почему. «Не надо. Поверьте…» В обвисших крыльях халата обнажившиеся ручки её были куцы, беззащитны, уже мяли друг дружку. Новоселов увидел, что она сейчас заплачет. Она спохватилась, заулыбалась, забормотала, как она умела, уже совсем о другом…
В тот вечер уносил Новосёлов с собой странное тоскующее ощущение, что попал он в какую-то долговую вечную яму, в яму неудачников, должников, из которой нет ему выхода, должен он будет – вечно…
И опять шёл он под закатом в катакомбах Палашевского переулка,словно ища, находя и тут же теряя недающийся, ускользающий свет, и опять тащился за ним безработный пёс, выделывая подбитой лапой как костылем.
Обо всём этом не раз вспоминалось Новосёлову в дальнейшем, вечерами, когда бывал дома один. Когда подолгу смотрел на августовские махровые закаты, как на далёкие свои, ушедшие, несуществующие красные деревни… Казалось ему, что сегодня они не уйдут так быстро с земли, не опустятся за горизонт… Но проходило время, и сваливалось всё, и только долго ещё томился в изломанном длинном шве розово-пепловый свет…
Гремел кастрюльками на кухоньке, готовил что-нибудь себе на ужин.
<a name="TOC_id20270286" style="color: rgb(0, 0, 0); font-family: "Times New Roman"; font-size: medium; background-color: rgb(233, 233, 233);"></a>
<a name="TOC_id20270289"></a>46. Однажды деликатно постучали
В каких-то старорежимных пыльниках почти до пят и длинноклювых драповых кепках перед Новосёловым стояли двое улыбающихся мальчишек лет четырнадцати с обшарпанным большим чемоданом у ног. Абсолютно одинаковые. Близнецы.
Поздоровавшись в один голос, они сразу же заявили, что знают,что Михаил ЯковлевичАбрамишин здесь уже не живёт, но что здесь можно узнать его новый адрес. Внизу им сказали. Вахтёр.
– Та-ак… Заходите…
Пока он искал бумажку с адресом, они сидели рядом друг с другом в застёгнутых до горла пыльниках своих. Вспотевшие рыжие волосы их были закинуты назад по моде сороковых-пятидесятых годов. Оглядывая комнату,поматывали в руках кепки. Чемодан стоял рядом.
Бумажка не находилась. Бумажки нигде не было. Перерыл всё. В тумбочке, в столе. Тряс книги. Нету! Пошёл за Серовым: может тот вспомнит.Но Серов в комнате Новосёлова сразу забыл, для чего его позвали – оседлывая стул, во все глаза смотрел на смущающихся близнецов: так кто же вы такие будете? сыновья Абрамишина?
Выяснилось – братья.Михаилу Яковлевичу. Притом, не троюродные какие-нибудь, а – родные!.. Так сколько же вам лет? Четырнадцать.
– Та-ак… – протянул Серов в точности как Новосёлов. Повернулся к нему: а? Саша? Но Новосёлов всё озабоченно искал бумажку с телефоном, и до него не доходило, что Абрамишину уже давно за сорок, а братьям вот его родным – всего лишь по четырнадцать лет.
Так что же делать? Оставленный Абрамишиным номер телефона затерялся. Ничего нет проще, – Горсправка, тут же дал совет Серов. Он же прописан. Верно, Абрамишин прописан в Москве. Верно. Но – Как! Неужели Серов забыл. Серов понял слова Новосёлова, однако сказал, что уж Там-то знают наверняка, где его искать. Разве не так? Резонно.
