Гигиена убийцы. Ртуть (сборник) - Нотомб Амели

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56

– У меня есть еще один аргумент, который будет труднее опровергнуть, тем более что это даже не аргумент.

– Что вы такое несете?

– Не аргумент, а вещдок. Фотография.

– Фотография? Чего? Кого?

– Знаете, почему никто до сих пор не заподозрил, что этот роман автобиографичен? Потому что главный герой Паисий Трактатус – прекрасный стройный юноша изумительной красоты. Вы ведь не солгали, когда сказали моему коллеге, что в восемнадцать лет уже были толстым и безобразным. Вы просто не сказали всей правды, потому что до восемнадцати вы были писаным красавцем.

– Откуда вы знаете?

– Я нашла фотографию.

– Этого не может быть. Я не фотографировался до сорок восьмого года.

– Прошу прощения, но память у вас действительно сдает. Я нашла фотографию, на обороте которой написано карандашом: «Сен-Сюльпис, 1925».

– Покажите.

– Покажу, только когда буду уверена, что вы не попытаетесь ее уничтожить.

– Понятно, вы опять блефуете.

– И не думаю. Я не поленилась съездить в Сен-Сюльпис. Должна вас огорчить: на месте замка, от которого ничего не осталось, построили сельскохозяйственный кооператив. Почти все озера бывшего поместья осушили, а долину превратили в муниципальную свалку. Простите, но я вам нисколько не сочувствую. Так вот, я расспросила там всех стариков, каких смогла отыскать. Кое-кто еще помнит и замок, и маркизов де Планез де Сен-Сюльпис. Помнят даже осиротевшего крошку-внука, которого они приютили.

– Интересно, как это быдло может помнить меня, если я никогда ни с кем из них и словом не перемолвился?

– Вы ведь жили не в пустыне. Может, с вами никто и не разговаривал, но вас видели.

– Исключено. Я никогда не покидал пределов поместья.

– Но у ваших родных бывали гости.

– Они никогда не фотографировали.

– Ошибаетесь. Я не знаю, при каких обстоятельствах была сделана эта фотография, не знаю кем – могу только догадываться, – но она существует, это факт. Вы запечатлены на фоне замка рядом с Леопольдиной.

– С Леопольдиной?

– Прелестная темноволосая девочка – это может быть только она.

– Покажите мне фотографию.

– Что вы с ней сделаете?

– Покажите, говорю вам!

– Мне дала ее одна старуха в деревне. Не знаю, как фотография попала к ней, но не суть важно: эти дети, вне всякого сомнения, вы. Да-да, дети, даже у вас в семнадцать лет не видно ни малейших признаков возмужания. Любопытно: вы оба высоченные, тощие, болезненно-бледные, но лицом и телом – совершенные дети. В этом есть что-то диковатое: ну просто парочка двенадцатилетних великанов. Но результат выше всяких похвал: эти детские черты, наивные глазки, эти личики с кулачок, несоразмерные головам, цыплячьи тельца на длиннющих тоненьких ножках – хоть картину пиши! Впору поверить, что ваши безумные гигиенические рекомендации были действенны, а грибная диета и впрямь секрет красоты. Особенно поражаете вы. Узнать невозможно!

– Если меня невозможно узнать, кто вам сказал, что это я?

– А кто бы это еще мог быть? И потом, у вас все та же кожа, белая, гладкая, без растительности, – единственное, что вы сохранили. Вы были дивно хороши – точеные черты, тонкие, как лозы, руки и совершенно бесполая комплекция, – наверно, именно так выглядят ангелы.

– Ради бога, избавьте меня от вашего сюсюканья! Чем нести чепуху, лучше покажите мне фотографию.

– Как вы могли так измениться? Вы сказали, что в восемнадцать лет уже были таким, как сейчас, и я склонна вам верить – но тем поразительнее: как мог этот небожитель меньше чем за год превратиться в раздутый пузырь, который я вижу перед собой? И ведь вы не просто растолстели – ваше нежное лицо обрюзгло, тонкие черты оплыли так, что приобрели все приметы вульгарности…

– Может, хватит оскорблений?

– Вы прекрасно знаете, что безобразны. Вы ведь и сами характеризовали себя самыми нелицеприятными эпитетами.

– Я имею право пройтись на свой счет сколь угодно зло, но никому другому этого не позволяю.

– Я не нуждаюсь в вашем позволении. Вы страшны, как смертный грех, да-да, и просто невероятно, что такой красавец мог стать таким чудовищем.

– Ничего невероятного, такое случается сплошь и рядом. Только обычно это происходит не так быстро.

– О, что я слышу! Снова признание!

– Как?

– Ну да. Ваши слова косвенно подтверждают все сказанное мной. Я описала вас верно, в семнадцать лет вы были именно таким – каким ни один фотограф вас, увы, не запечатлел.

– Я так и знал. Но как вам удалось с такой точностью меня описать?

– Я всего лишь пересказала своими словами ваши описания Паисия Трактатуса в романе. Я хотела удостовериться, что вы походили на изображенного вами героя, – а другой возможности узнать это, кроме блефа, у меня не было, поскольку отвечать на вопросы вы отказались.

– Вы – мерзкая ищейка.

– Важен результат: теперь я точно знаю, что ваш роман насквозь автобиографичен. Я имею все основания гордиться собой, потому что исходных данных в моем распоряжении было не больше, чем у всех. Но только я одна угадала правду.

– Ну-ну, гордитесь.

– И поэтому теперь я вновь задам вам свой первый вопрос: почему «Гигиена убийцы» осталась неоконченной?

– Вот оно, наше недостающее название!

– Не прикидывайтесь, будто не понимаете, я от вас не отстану, пока вы мне не ответите: почему этот роман не завершен?

– Лучше бы вы задали вопрос метафизически: почему эта незавершенность называется романом?

– Ваша метафизика меня не интересует. Отвечайте на вопрос: почему этот роман не окончен?

– Как вы меня достали, черт бы вас побрал! В конце концов, имел я право не окончить роман?

– Ваши права здесь ни при чем. Вы описывали реальные события, которые имели реальный конец, – почему же вы не окончили роман? После убийства Леопольдины он обрывается. Неужели вы не могли написать развязку, завершить книгу, как полагается?

– Я не мог? Да будет вам известно, безмозглая вы курица, что Претекстат Тах может написать все!

– Вот именно. Тем более абсурдно выглядят этот обрыв и отсутствие концовки.

– Кто вы такая, чтобы судить, абсурдны мои решения или нет?

– Я не сужу, я задаю вопрос.

Старик внезапно постарел на все свои восемьдесят три года.

– Не вы одна. Я тоже задаю вопрос – и не нахожу ответа. Я мог бы выбирать из десятка концовок, одна не хуже другой: само убийство, ночь после него, мое преображение, пожар в замке год спустя…

– Этот пожар – дело ваших рук?

– Разумеется. В Сен-Сюльписе стало невыносимо без Леопольдины. И потом, все домашние косились на меня с подозрением, мне это надоело. Я решил разом избавиться и от замка, и от его обитателей. Я и не думал, что они так быстро сгорят – как сухие полешки.

– Послушайте, уважением к человеческой жизни вы не отягощены, но неужели у вас не дрогнула рука поджечь замок семнадцатого века?

– Руки у меня никогда в жизни не дрожали.

– Ясно. Вернемся к нашей концовке, точнее, к ее отсутствию. Стало быть, вы утверждаете, будто сами не знаете, почему не окончили этот роман?

– Да, можете мне поверить. Казалось бы, эффектных концовок хватало, только выбирай, но ни одна меня не устроила. Не знаю, что это было: вроде бы я ждал чего-то другого, так и жду до сих пор, вот уже двадцать четыре года – или, если угодно, шестьдесят шесть лет.

– Чего другого? Воскрешения Леопольдины?

– Если бы я знал чего, не прекратил бы писать.

– Значит, я была права, связав незавершенность этого романа с вашей литературной менопаузой?

– Конечно правы. Только чем тут гордиться? Правота журналиста – плевое дело, была бы сноровка. А вот правота писателя – ее просто не существует. У вас ремесло до отвращения легкое. У меня – опасное.

– А вы своими руками сделали его еще опаснее.

– Как понимать этот странный комплимент?

– Не знаю, комплимент ли это. Не знаю, красивый ли жест или безумие – так подставляться, как это сделали вы. Вы можете объяснить, какая муха вас укусила, когда вы вздумали рассказать, причем правдиво, историю, пусть самую для вас сокровенную, но и самую рискованную, из-за которой, откройся правда, вы запросто могли предстать перед судом? Какому извращенному позыву подсознания вы поддались, предъявив человечеству свой лучший шедевр и одновременно столь вопиюще недвусмысленный акт самообвинения?

Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 56