Собрание сочинений в 2-х томах. Том 1 - Фонвизин Денис Иванович

Между тем, рачение его о должности своей, чистосердечие, на челе его начертанное, и скорбь, сокрытая и удержанная, поражающая паче сердце человеческое, начинают преклоняти к сожалению о нем Бутофиса; и скоро представился случай, в коем сие его чувствие стало еще явнее.

Между всеми рабами Итобал преклонил к себе внимание Иосифово: он был с ним единолетен, рожденный такожде в высшем состоянии, был он прежде воин, и в битве, где храбрость его была явленна, взят он в плен и заключен в неволю. Гордость благородныя души, приобретенная им в сражениях за отечество, производила в нем ко бремени сему жесточайшую ненависть. В единый день за малую вину Бутофис хощет его в темницу заключит: уже мощные руки его обременяются оковами; трепещет он от уничижения, и из очей его слезы ярости лиются; множество рабов, несмысленнее того стада, которое зрит единого из своих на заклание влекома, на зрелище сие взирали равнодушно. Иосиф, одолевая страх, вселяемый в него Бутофисом, повергается к ногам его и подъемлет к нему и руки и лицо свое, омоченное слезами: никогда сожаление не являлось под видом толь любезным. Бутофис, прежде удивленный, не может сопротивляться долго сему кроткому молению: по малом колебании ярость его стала укрощенна, и слезы Иосифовы смягчают его лютость. Все рабы объемлемы стали удивлением, а Итобал, от оков освобожденный, обращает к своему избавителю благодарные взоры и в восхищении его объемлет.

С того часа не может он жити с ним в разлучении. Часто смущаяся печалию, в коей младый невольнпк погружен быти казался, разрушал он его уединение и, видя текущие его слезы, взирал на него с нежным сожалением и простирал к нему слово свое. Глас дружества приносит некую отраду душе, не чувствующей ни единыя прелести природы; в прежесточайшем своем бедствии Иосиф тяжкосерд не был и не возмог от сообщества людей бежати навеки. Является он среди пастырей: прелестная гласа его сладость дикий слух их удивляет и пленяет; естественное красноречие из добродетельного и чувствительного сердца его проистекает, подобно чистому источнику, который, с приятным шумом вниз сбегая, легким наклонением цветы зеленого луга орошает.

Во единый день, когда солнце, достигнув до средины лазуревого свода, испускало пламенные лучи свои наисильнейшим образом, вся природа казалась от толикого огня быти разрушенна; зефиры едва на неподвижных листвиях дышать уже могли, древа расширяли слабо свои ветвия, и птицы, имеющие их своим приятным жилищем, укрываясь под густейшие их листвия, прекратили свист и пение свое: слышен был единый шум потоков, возмущенных стадами, утоляющими в них свою жажду. Невольники, став в сообществе с Иосифом чувствительнейшими, стонали от бедственного своего состояния и, устремя очи свои на спокойные стада, завидовали тайно их судьбине; Иосиф погружен был в глубокое уныние. Итобал, прервав наконец молчание: «Что пользы нам в стенании? — рек им. — Мы сами творим плен наш вечным. Или создан человек быти рабом человеку и пресмыкатися у ног сего бренного властолюбца? О други! свобода наша в мышцах наших; когда я за отечество сражался, то могу равно сразиться и за спасение наше от рабского ига; помогите токмо бодрости духа моего. Или еще какая есть опасность, вас остановляющая? Или страшитесь вы неусыпности Бутофисовой? Да будет он наша первая жертва; я первым ударом его хощу поразити, хощу имети славу свободити вас от рабства».

Слух внемлющих ему рабов пленяется единым именем свободы; радуются они о храбрости Итобаловой, и уже руки их готовы были к пролитию крови, когда восстал Иосиф; добродетель, хотящая усты его вещати, является в очах его. «Вы можете прибегнути к убивству,— рек он им,— и вы лучше возлюбили быти убийцами, нежели рабами! Итобал! сердце твое могло ли сие намерение прияти, а вы могли ли внимати ему не ужасаясь? Увы! может быть, и паче вас желаю я свободы: рожденные большею частию в рабстве, все вы окружены здесь своими ближними, подающими сладкую в несчастии вашем отраду. А я пред несколькими днями токмо лишился той свободы, о коей сердце ваше страждет, и... судите о судьбе моей... Сие зло есть легчайшее из тех, кои терзают мою душу... Но я жестокости рока моего повинуюсь. Великий боже! если бы, кровию покрытый, дерзнул я внити в дом отца моего, печалющиеся ныне о моем отдалении, не приемля меня во свои объятия, отвергли бы меня со ужасом. Вам хотя едину тень счастия вкушати здесь возможно. Добродетель делает честными рабские оковы в то самое время, когда подлый убийца, скитаясь по земле, везде рабом бывает, и, окованный раскаянием, терзается он, судии грозного страшася. Природа может утешительным гласом своим ободрити дух ваш; сия тень, сии цветы могут скорби вашей чувствие прервати. Бутофис укрощен быти может, стрежа с большим тщанием врученные вам стада, преклоните и вы к себе его сердце. И почто нам о них не рачити? Чем сии невинные твари достойны стали быти жертвою нашего бедствия? Итобал! я возмог укротить строгость к тебе Бутофисову; могу ли я отвлещи тебя от нападения на жизнь его? Но если тщетны мои моления, идите, оставьте несчастного, я пребуду один в сем плачевном жилище, или паче узрите меня стремящегося на помощь Бутофису, и я тяжкою необходимостию привлечен буду сражаться с вами, со участниками моего бедствия!» Сие ему вещающу, мало-помалу укрощается их лютость, и Аврора благополучия их взоры поражает. Гордый Итобал, отвергая жестокую храбрость свою, потупляет очи, смягчается, упадает к ногам Иосифовым и колена его объемлет. Тако ангел, коего превечный поставил над водами, возвышает глас свой среди бури; громы свой страшный треск вдруг остановляют, облака на самый край горизонта утекают, вихри в пещеры свои низвергаются, и волны, до небес восходящие и ревом своим небесные круги устрашающие, опадают и текут наподобие тихого источника.

Дружество, которое сии невольники имели ко Иосифу, влекло их часто возмущати его уединение. Он для того искал отдаленнейшего места, где бы мог свободно размышляти о друзьях своих, от коих он чтил себя навек отриновенным. Входит он в лес темный, во обитание нощи и тоски; остановляется тамо, и место сие угодно стало его скорби. Два старые пальмовые древа, согбенные единое к другому и соединяющие сучья свои, сплетенные друг со другом, внезапу на себя его взоры обращают; возросли они в сем тесном союзе; ветвия их, расширяяся вокруг, касалися земле и как бы сами собою сень составляли. «Увы! — рек Иосиф, пораженный печальным воспоминанием. — Тако в дому отца моего две пальмы соплетенны, привлекшие меня воздвигнути брачную сень мою; руки мои оную поставили; в ней жизнь моя дожна была тещи соединенна с жизнию возлюбленной Селимы... Плачевное изображение, но могущее питать скорбь моея души... хощу сих ветвей сплетение докончить. Когда уже должно мне скончати здесь несчастную жизнь мою, то посвятим сень сию дражайшему моему чувствованию; в сем месте предамся я един моей печали; не буду здесь жити я с Селимою, но она всегда в мыслях моих присутствовати будет». В тот самый час исполняет он сие предприятие. Соплетает без труда гибкие ветви, кои, ростя единая к другой, преклонялись сами к сему соединению. Потом собирает он цветы, кои земля окрест сих древес производила изобильно, и ими сень свою украшает. Посреди своего дела воспоминает он блаженное то время, в которое, равное сему жилище созидая, посвящал он его не слезам своим, но счастию. Тогда он остановляется, воздыхает, и слезы очей его на цветы и ветвия лиются. По окончании сего дела устремляет на оное с нежностию взор свой и чает видети брачную сень свою. Она той была подобна совершенно: токмо здесь господствует нерачение, изъявляющее душевное страдание.

Скоро предался различным размышлениям: «Неужели, — вещает он,— неужели оставлю я себя единому чувствию печали, и, посвящая жилище сие возлюбленным друзьям, забуду ли я бога отцов моих?» Тогда поставляет он близ сени своея алтарь, подобный тому, который воздвигнут был на месте его рождения; хотя сотворен он был из единыя земли и покрыт дерном, смешанным с цветами, но, невзирая на простоту его, был он священнее и величественнее всех гордых храмов идолам служащего Египта.