На росстанях - Колас Якуб Михайлович

Было уже совсем темно, когда друзья вышли на улицу. Слабо светили фонари. На окраине города движение было совсем маленькое. Изредка проходила парочка, занятая своими делами, далекими от всего, что услыхали и о чем думали сейчас друзья. Время от времени медленно проезжала колымага, громыхая колесами по неровной мостовой, цокали подкованные конские копыта.

- "Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых", - сказал Янка, словно подводя этим церковно-славянским изречением итог тайному совещанию.

- А я не раскаиваюсь, что побывал там, - ответил Лобанович. - Правда, ожидал большего, но все же интересно. Много новых мыслей разбужено в голове. Но об этом, Янка, поговорим после.

- А как завтра? - спросил Янка. - Пойдем или нет?

- Я не пойду, поеду домой, "школа" ждет меня.

Миновав мост через Свислочь, друзья простились. Янка направился к знакомому, где и думал заночевать. Лобанович хотел сесть на конку и поехать к товарищу по семинарии, с которым они дружили и переписывались. Высматривая конку, Лобанович не заметил, как рядом с ним очутился высокий человек и положил ему на плечо руку.

От неожиданности Лобанович вздрогнул.

- Что, перепугал? - спросил высокий человек и дружелюбно улыбнулся.

Лобанович взглянул - перед ним стоял чернявый редактор.

- Познакомимся. Моя фамилия Власюк.

- Да мы почти знакомы, - ответил Лобанович, подавая руку.

- То было знакомство на расстоянии, можно сказать, безыменное, а я хочу познакомиться с вами ближе. Что?

Власюк имел привычку часто употреблять слово "что" в форме вопроса, на который можно и не отвечать.

- Мне очень приятно, - вежливо ответил Лобанович, немного смущаясь и в то же время настораживаясь.

- Вот и хорошо. Тогда пойдем ко мне, я остановился здесь неподалеку.

- Благодарю и не возражаю... Простите, как ваше имя и отчество?

- Никита Александрович, - ответил Власюк и добавил: - Я, признаться, искал вас, чтобы поговорить и привлечь к работе в нашей первой белорусской газете. Что?

Дом, в который Власюк привел Лобановича, действительно находился неподалеку. Здесь снимал квартиру какой-то адвокат-либерал. Уезжая в командировку, он временно уступил квартиру своему хорошему знакомому Власюку.

Все ставни в квартире почему-то были плотно закрыты. Власюк зажег лампу. Лобанович незаметно разглядывал просторный адвокатский кабинет, в котором стояло несколько шкафов с книгами, главным образом по адвокатской специальности.

- Садитесь, дядька Андрей! - показал Власюк на мягкое кресло возле стола. - Я быстро приготовлю чай, или гарбату [Гарбата - чай]. Как лучше сказать по-белорусски - чай пли гарбата?

- Как ни назовешь, все будет хорошо, лишь бы вкусно, - ответил шуткой Лобанович.

- Да не единым чаем жив будет человек. Поищу кое-чего и к чаю на потребу человеку. Что?

Власюк то исчезал, то появлялся, готовя ужин. Всякий раз он говорил что-нибудь, отпускал шутки, сам смеялся густым басом.

- Дом этот как раз помещается на Полицейской улице, под носом, можно сказать, у полиции, а ближе к полиции - оно смелее и спокойнее.

Наконец ужин был приготовлен. Хозяин поставил на стол чайник и накрыл его старой адвокатской шляпой, чтобы чай лучше настоялся. Затем достал из шкафа тарелку с черствыми ломтиками хлеба, вытащил кусок колбасы немалой давности, и тоненько порезал ее.

- Всякая еда куда вкуснее, если со вкусом подана. Что? - говорил Власюк, не очень торопясь с ужином. Уже в самом конце поставил "крючок" горелки, разлил ее поровну в чарки.

- Ужин небогатый, зато демократический. Что? Так выпьем и за наше знакомство и за новую белорусскую газету! - Власюк торжественно поднял чарку.

Выпили. Взяли по кусочку хлеба и по ломтику колбасы.

- Как смотрите вы, дядька Андрей, на выход в свет первой белорусской газеты? - спросил Власюк.

- Для меня это такая радость, такое счастье, что я боюсь даже верить в то, что такая газета может выйти, - взволнованно проговорил Лобанович.

- Выйдет, выйдет! - уверенно сказал Власюк. - Уже и материала собрано столько, что и в номер не вместишь.

- Рад, очень рад и от всего сердца приветствую рождение нового издания, первой газеты, которая будет выходить на белорусском языке! Я не раз думал, что для белорусского народа давно нужен такой орган печати, который на языке народа, на материнском языке, обращался бы к нему со словом правды. Но какое слово правды скажете вы ему, если за правду в тюрьмы сажают? - спросил Лобанович, и в тоне его вопроса слышались страх и тревога за судьбу родного слова.

Власюк разгладил свои пышные черные усы, взглянул на Лобановича косыми глазами.

- Ничего, дядька Андрей, не беспокойтесь и не бойтесь. Мы, белорусы, хитрые, черта обманем. Каждую статью, предназначенную для печати, мы будем согласовывать с юристами: можно ее помещать или нельзя, чтобы сохранить газету? Будем писать так, чтобы комар носа не подточил. Мы собираем и объединяем вокруг нашей будущей газеты сознательных белорусов, лучшие силы народа. Вот я и вас приглашаю в нашу артель.

- Я от всей души готов работать, сколько хватит сил, на благо общего дела, - ответил Лобанович. Ему было очень приятно, что его приглашают на такую важную работу, только брало сомнение, нет ли здесь какой ошибки, недоразумения. - Но чем я заслужил то, что вы приглашаете меня на работу в газете? И почему вы ищете именно меня, - вы так сказали? - спросил он.

Власюк закурил папиросу, покосился на темный уголок комнаты.

- Кое-что мы слышали и знаем про вас. Мы знаем и некоторые ваши произведения. Они не напечатаны, но ходят в народе, будто сложенные самим народом. Вот хотя бы это:

Давялося раз Гаурыле

З вёскi у горад завiтаць.

Чхау пяхотай версты, мiлi,

Каб той прауды пашукаць.

Вы это писали? Что?

- Если б такой вопрос я услыхал от следователя, то сказал бы, что не я, - усмехнулся Лобанович. - Действительно, нечто подобное когда-то я сложил. От вас же я услыхал новый вариант.

- Такова уж судьба коллективного народного творчества, - заметил Власюк. - Важно, что народ принимает основу, а делать изменения в тексте его право. Никакой юрист под это не подкопается. Что?

- Против этого я ничего не имею, - сказал обрадованный Лобанович. А затем искренне и простодушно признался: - Знаете, Никита Александрович, я пробовал писать и по-русски и по-белорусски. Есть такое сильное желание, но сам я чувствую, что по-русски писать мне труднее и написанное выходит нескладно. Кроме того, русская художественная литература такая богатая, что проложить себе дорогу на этом поприще трудно. И как сильно надо написать, чтобы написанное тобою читали с интересом после Пушкина, Лермонтова, Крылова, Гоголя! Писать по-белорусски мне значительно легче и проще - ведь свое, родное, материнское слово сильнее затрагивает струны сердца, простите мне такое книжное выражение. Но все дороги для написанного на белорусском языке закрыты. В результате всего этого я ощущал горькую печаль. И в самом деле - зачем писать, если написанное тобой не дойдет до сердца человеческого?

Лобанович говорил искренне, волнуясь, а потому и речь его была путаная, неровная, словно походка пьяного или хромого человека.

- А сейчас, дядька Андрей, вы можете выйти на дорогу, - заметил Власюк. - И я не ошибался, когда говорил, что ищу вас.

- Я очень и очень благодарен вам, Никита Александрович. У меня сейчас такое чувство, будто я заново на свет народился... Скажите, если это не секрет, какие взгляды, ну, программу имеет в виду проводить ваша газета и как она будет называться?

- Мы еще не окрестили ее. Мы ставим себе задачу - служить белорусскому народу, бороться за его общественные и национальные права, пробуждать его сознание. А остальное я говорил на собрании. Вы слышали меня?

- Я слушал вас внимательно. Удачный пример привели относительно капусты.

- Что, здорово? - спросил Власюк и засмеялся.