На росстанях - Колас Якуб Михайлович

Кое-кто из уволенных учителей нашел работу не по своей специальности. В этом отношении особенно выделялся Милевский. Он сшил себе синий долгополый сюртук, отпустил еще больше бороду, разделенную надвое, и бакенбарды, а подбородок для большей важности брил. Словно клещ, вцепился он в должность помощника волостного писаря, ставя своей целью сделаться писарем. Вся его причастность к "крамоле" выражалась в том, что он подписал протокол учительского съезда, в чем он теперь раскаивался, хотя об этом никому не Говорил. Ходили даже слухи, что Милевский тайком послал просьбу земскому начальнику. Он писал покаянную, просил замолвить за него словечко перед соответствующим начальством. С друзьями же он держался так, что трудно было догадаться о его тайных хлопотах.

В первый день пасхи учителя шумной толпой двинулись из Микутич в Панямонь отдавать пасхальные визиты местным интеллигентам. Вместе со всеми шествовал и Адам Милевский в синем сюртуке и с живописной бородой.

- Пропали мы с тобой, брат Янка, - шутил Лобанович, - затмит нас Милевский своим сюртуком и бородой!

- Его бородой припечек подметать, - ответил Янка Тукала.

Все захохотали.

Учителя шутили, смеялись, им было весело. Забавляла их и сама мысль о том, какой страх нагонят они на хозяев и хозяек и какой ущерб причинят их пасхальным столам, если ввалятся в дом такой оравой.

- Стойте, волочебники, замолчите! Послушайте песню, что мы сложили с Андреем! - воскликнул Янка Тукала.

- Ну, давайте песню!

- Начинай, Андрей, твоя первая скрипка. Так уж мы уговорились: ты начинаешь, я подбрехиваю. А вы, волочебники, присоединяйтесь к нам: припев поем все, хором! - не унимался Янка.

- Что ж, давай, - согласился Лобанович. - Как раз паша песня и есть волочебная.

Андрей откашлялся и начал:

Ходят волочебники без дорог.

Янка подхватил:

Они не жалеют ни горла, ни ног.

- Припев! - обратился ко всем запевала.

Помоги, боже,

Пошли нам, боже,

Христос воскрес

Сын божий.

Лобанович:

Ходят волочебники из дома в дом!

Янка:

А кто их не примет, того убей гром!

Все:

Помоги, боже,

Пошли нам, боже,

Христос воскрес

Сын божий.

Лобанович:

Сбросьте, девчата, стесненья ярмо!

Янка:

Сегодня целовать вас нам право дано!

Все:

Помоги, боже,

Пошли нам, боже,

Христос воскрес

Сын божий.

Песня наладилась, и теперь уже все пели ее с увлечением.

Привет вашей хате, дядька Тарас!

Не жалей горелки нам и колбас!

Под Тарасом подразумевался Тарас Иванович Широкий. С него ватага учителей решила начать свои визиты. Последний куплет имел и такой вариант на случай, если придется зайти с поздравлением к Базылю Трайчанскому:

Живи и красуйся, Трайчанский Базылек!

Вейся возле Наденьки, как мотылек!

Для сидельца Кузьмы Скоромного был сложен особый куплет:

У Кузьмы Скоромного дом как сад.

Как цветов весенних, в том саду девчат.

Составители песен не обошли также и урядника, схватившего протокол во время налета на квартиру Садовича:

Есть в Панямони урядник-кощей,

Но мы не откроем его дверей.

Не забыли волочебники и волостного старшину Язепа Брыля, донесшего на учителей земскому начальнику:

Есть в Панямони Брыль-старшина,

У него щенок есть - честь им одна!

Заканчивалась волочебная песня так:

Что ж? Кончаем песню, ведь кончать пора.

Добрым панямонцам возгласим "ура"!

Песня еще больше подняла веселое настроение волочебников. Некоторые куплеты ее вызвали дружный смех. Составителей песни - Андрея Лобановича и Янку Тукалу - не один раз по-дружески награждали словами одобрения:

- А, чтоб вам пусто было!

Были, правда, и критические замечания. В роли критика выступил Милевский Адам:

- Ну, какие там у Кузьмы Скоромного весенние цветы! Да его дочери просто чучела!

Против такого оскорбления известных панямонских барышень восстал Янка Тукала:

- Пускай себе дочери сидельца не очень красивы, так разве нужно говорить им об этом в глаза, голова твоя капустная? А если мы похвалим их в песне, то и сами они и родители их будут на седьмом небе и угостят тебя так, что и сюртука на пупе не застегнешь.

- Браво, Янка!

- Чтобы критиковать нашу песню, - сказал поощренный похвалой Янка, тебе нужно подмести своей бородой не припечек, а целый двор.

Янку снова поддержали громким смехом.

Волочебникам было весело в пути не столько от шутливой песни, сколько от тепла и света погожего весеннего дня, когда все, что попадалось на глаза, выглядело так ласково, молодо, уютно и влекло к себе. Особенно приятно было взглянуть с деревянного моста вверх по Неману, на широкую наднеманскую долину. Река уже почти вошла в берега. На низинных лугах кое-где еще стояла вода, а над нею желтели заросли калужницы, расстилавшей по воде свои широкие листья. С луга веяло весенней сыростью. Берега Немана, щедро напоенные половодьем, еще не просохли. Повсюду на них пробивалась густая желтовато-зеленая, еще слабенькая мурава, свидетельствуя о возрождении и обновлении земли. Над заливными, низинными лугами возвышалось поле с глубокими рвами, проложенными снеговой и дождевой водой, с высокими пригорками, заросшими кустарником. Далеко на юге выступала голубая колокольня микутичской церкви.

Несколько минут стояли на мосту учителя-волочебники, любовались Неманом, еще многоводным и быстрым, лугами, полем и лесом. Много раз видел их Лобанович, но никогда не надоедали они, потому что пробуждали в груди неодолимую жажду жизни и так много говорили сердцу, хотя без слов, о свободе, о великих просторах земли, о молодой жизни.

- Эх, хлопцы! - проговорил он. - Как хорошо было бы жить на свете, если бы человека не гнали, не обижали, не лишали свободы, не связывали ему крылья!

XVII

Почти полвека прошло с того времени, когда мои волочебники, а с ними и я, ходили в Панямонь с пасхальными визитами и поздравлениями. Многих из тех, о ком рассказывается здесь, уже нет на свете. И когда я сегодня тревожу их память, мне становится грустно: быть может, не так сказал о них, как это было в действительности, порой, может, некстати посмеялся либо не в меру принизил кого-нибудь. Они не напишут мне и не придут ко мне, чтобы сказать: "Ты отступил от правды, мы не такие, какими ты нас показываешь". Если бы они были живы, мы объяснились бы и пришли к согласию. А так я могу только сказать: "Простите! Я же хотел и хочу одного - правды".

Придя в Панямонь, волочебники сразу же направились к Широкому. Так было удобнее: дом, в котором жил Тарас Иванович, стоял первым на их пути. Волочебники вошли во двор школы и остановились возле окна. Лобанович и Янка вышли вперед, остальные выстроились за ними в два ряда.

Лобанович что было силы затянул:

Привет вашей хате, дядька Тарас!

Янка также во весь голос подхватил:

Не жалей горелки нам и колбас!

И все вместе грянули известный припев, да грянули так, что стекла в окнах задрожали. Тотчас же открылось окно, показались две головы - женская и мужская. Ольга Степановна улыбнулась, увидя толпу волочебников, большинство которых были ей знакомы. Тарас Иванович также просветлел. Со свойственной ему стремительностью он бросился на крыльцо.

- Браточки мои! Христос воскрес! - воскликнул Тарас Иванович и ринулся к волочебникам.

Каждого он приветливо обнимал и со словами "Христос воскрес!" целовал три раза в губы - волочебник на мгновение почти совсем исчезал в могучих объятиях Тараса Ивановича. Только когда очередь дошла до Адама Милевского, гостеприимный хозяин поцеловал его всего один раз и заметил:

- Борода твоя, брат, как помело!

Волочебники захохотали. Смеялся и сам обладатель бороды. Он в душе гордился тем, что имел такую жесткую бороду: ведь это признак твердого характера.

Тарас Иванович тотчас же пригласил друзей в квартиру. Самая большая комната, смежная с передней, была специально приспособлена для пасхальных визитов. На пасху обычно в гости не приглашали, кто хотел, приходил сам. Таков был обычай, заведенный дедами.