Мелкий бес - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников"

Саша зарделся, рванул руку, — но Людмила удержала ее, и поцеловала еще несколько раз. Саша притих, потупился, и странное выражение легло на его ярких, полуулыбающихся губах, — и под навесом густых ресниц знойные щеки его начинали бледнеть.

[Случалось, Валерия заигрывала с Сашей. Людмила страстно отстраняла ее.

Однажды Саша, просидев у Людмилы с час, уходил. В гостиной сидели Дарья и Валерия. Валерия спросила:

— Что ж с нами не посидишь, красавец?

— Некогда, уроки, — ответил Саша.

Дарья и Валерия удерживали его, он смеялся, и порывался уйти; подняли возню и смех. Людмила рассердилась, и вытолкала Сашу. Она ворчала:

— Иди, иди, учи уроки, — еще кол схватишь.

Он ушел, а сестры заспорили, да так жарко, что дошло до драки: Людмила ударила Валерию по щеке, та схватила ее за волосы. Как раз в это время пришла Лариса.

— Как вам не стыдно! маленькие! — крикнула она.

Сестры остановились, смущенные, раскрасневшиеся.

— В чем дело? — спросила Лариса.

— Да Сашку не поделили, — ответила за них Дарья.

Лариса надрала уши обеим, и заставила их помириться. Людмила и Валерия, полусмеясь, полусердито, поцеловались.]

Грушина по временам устраивала вечеринки для молодых людей, из числа которых надеялась выудить мужа. Для отвода глаз приглашала она и семейных знакомых. [Теперь она воображала, что можно прельстить одного из выпивающих в странствиях писателей, и повенчаться с ним. Она позвала их на вечер, да и своих обычных состольников: Передонова с Варварой, Фаластова, Володина, Рутилова, Преполовенских, и еще несколько молодых чиновников.

Гости собрались рано. Не было пока только писателей.]

На стенах в гостиной у Грушиной висели картинки, закрытые плотною кисеей. Впрочем, особенно неприличного в них ничего не было. Когда Грушина подымала, с лукавою нескромною усмешечкой, кисейные занавесочки, гости любовались голыми бабами, написанными плохо.

— Что же это — баба кривая! — угрюмо сказал Передонов.

— Ничего не кривая, — горячо заступилась Грушина за картинку, — это она изогнулась.

— Кривая, — повторил Передонов.

— Ну, много вы понимаете, — обиженно сказала Грушина, — эти картинки очень хорошие и дорогие. Художникам без таких нельзя.

Передонов внезапно захохотал: он вспомнил совет, данный им на днях Владе.

— Чего вы заржали? — спросила Грушина.

— Нартанович, гимназист, своей сестре Марфе платье подпалит, — объяснил он, — я ему посоветовал это сделать.

— Станет он палить, нашли дурака, — возразила Грушина.

— Конечно, станет, — уверенно сказал Передонов, — братья и сестры всегда ссорятся. Когда я маленький был, так всегда своим сестрам пакостил, — маленьких бил, а старшим Одежду портил.

— Не все же ссорятся, — сказал Рутилов, — вот я с сестрами не ссорюсь.

— Что ж ты с ними, целуешься что ли? — спросил Передонов.

— Ты, Ардальон Борисыч, свинья и подлец, и я тебе оплеуху дам, — очень спокойно сказал Рутилов.

— Ну, я не люблю таких шуток, — ответил Передонов, и отодвинулся от Рутилова, а то еще, — думал он, — и в самом деле даст, — что-то зловещее у него лицо. — У нее, — продолжал он о Марте, — только и есть одно платье, черное.

— Вершина ей новое сошьет, — с завистливой злостью сказала Варвара. — К свадьбе все приданое сделает. Красавица, инда лошади жахаются.

— Пора и вам венчаться, — сказала Преполовенская. — Чего ждете, Ардальон Борисыч!

Преполовенские уже видели, что после второго письма Передонов твердо решился жениться на Варваре. Они и сами поверили письму, и говорили, что всегда были за Варвару. Ссориться с Передоновым им не было расчета, — выгодно играть с ним в карты. А Геня, делать нечего, пусть подождет, — другого жениха придется поискать.

— Конечно, — заговорил Преполовенский, — венчаться вам надо: и доброе дело сделаете, и княгине угодите; княгине приятно будет, что вы женитесь, так что вы и ей угодите, и доброе дело сделаете, вот и хорошо будет, а то так-то что же, а тут все же доброе дело сделаете, да и княгине приятно.

— Вот и я то же говорю, — сказала Преполовенская.

А Преполовенский не мог остановиться, и видя, что от него уже все отходят, сел рядом с молодым чиновником, и принялся ему растолковывать то же самое.

— Я решился венчаться, — сказал Передонов, — только мы с Варварой не знаем, как надо венчаться.

— Вот, дело нехитрое, — сказала Преполовенская, — да если хотите, мы с мужем вам всё устроим, вы только сидите.

— Хорошо, — сказал Передонов, — я согласен. Только чтобы все было хорошо и прилично. Мне денег не жалко.

— Уж все будет хорошо, не беспокойтесь, — уверяла Преполовенская.

Передонов продолжал ставить свои условия:

— Другие по скупости покупают тонкие кольца, серебряные вызолоченные, а я так не хочу, а чтобы были настоящие золотые. И я даже хочу вместо обручальных колец заказать обручальные браслеты, — это и дороже и важнее.

Все засмеялись.

— Нельзя браслеты, — сказала Преполовенская, легонько усмехаясь, — кольца надо.

— Отчего нельзя? — с досадой спросил Передонов.

— Да уж так не делают.

— А может быть, и делают, — недоверчиво сказал Передонов. — Это еще я у попа спрошу.

Рутилов хихикая советовал:

— Уж ты лучше, Ардальон Борисыч, обручальные пояса закажи.

— Ну, на это у меня и денег не хватит, — ответил Передонов, не замечая насмешки, — я не банкир.

[Рутилов, как это ни странно, все еще не терял надежды выдать одну из сестер за Передонова. Поэтому ему не нравились разговоры о женитьбе Передонова на Варваре, и он, чтобы перевести разговор на другое, заговорил о вчерашнем приключении с писателями. После обильной выпивки у Мурина пьяные писатели заблудились на улицах, и набуянили. Городовые препроводили их в полицию. Так как исправник в тот день был в отъезде, а помощник исправника винтил у соборного протопопа, то войти в положение писателей было некому, — им пришлось переночевать в клоповнике (местное название того покоя при полицейском управлении, куда сажали задержанных полициею). На утро их выпустили, даже извинились перед ними.

Оказалось, что это приключение всем известно. Тем не менее заговорили о нем с одушевлением, с хохотом, и сообщали друг другу явно невероятные подробности.

Как раз в это время пришли писатели, — Тургенев в светлом пиджаке и в галстучке веревочкой, — он старался казаться изящным и нежным, — Шарик в блузе, с преувеличенно мужицкими ухватками.

Их засыпали вопросами, — правда ли, что они ночевали в кутузке? — правда ли, что их городовые колотили? — правда ли, что им на спине клейма поставили? Писатели с восторгом и ожесточением рассказывали о своем приключении.

Тургенев с горькою улыбкою сказал:

— Это один из массы прискорбных фактов русской действительности. Куда ни поглядишь — русское недомыслие, русская безжизненность, русское остолбенение! — говорил он, с горьким презрением произнося слово «русское».

— Руси есть веселие пити, — с одобряющим смехом сказал Мурин.

Писатели посмотрели на него сердито, и Шарик грубо ответил:

— Совсем некстати вы это ляпнули.

Тургенев поддержал его:

— В клоповнике, помимо пьяниц, попадаются и совершенно трезвые интеллигенты. На это имеется масса прецедентов в судебной хронике. Наша «россейская» полиция, — кто же ее не знает!

— Да, мало ли душевных парней по острогам вшей кормят, — сказал Шарик.

Тургенев поучал:

— Россия не имеет еще существенной европейской гражданственности: свободы совести, свободы печати, неприкосновенности личности, свободы передвижения без паспорта.

В это время Передонов совершенно неожиданно и очень громко зевнул. Писателям это весьма не понравилось. Они гневно переглянулись.

— Только русские могут зевать и спать под тучей, — сказал Тургенев.

— Одни с храпом, другие нахрапом, — сурово заметил Шарик.

— Но все-таки наш инцидент, — горячо говорил Тургенев, — исключительно-возмутителен. Приезжие литераторы, цвет и соль интеллигенции, во главе со знаменитым Шариком, делают честь городу, нанося ему визит, — на них бы должны смотреть, как на почтенных гостей, а их альгвазилы тащат в кутузку! За это в Сибирь сослать мало. Нельзя допустить, чтобы каждый городовой мог глумиться над литературой.