Том 1. Тяжёлые сны - Сологуб Федор Кузьмич "Тетерников"

— Смирно!

Дети вскочили, словно их подбросило с пола пружинами, и стали навытяжку.

— Смейся!

— Плачь!

— Пляши!

— Вертись!

Командовал отец — и дети послушно смеялись, — и даже очень звонко, — плакали, хотя и без слез; усердно плясали и неутомимо вертелись; и все это проделывали они все вместе, один как другой. В заключение спектакля они, по команде отца, улеглись на животы и по одному выползли из гостиной, — маленькие впереди. Логин сидел безмолвно и с удивлением смотрел на хозяина.

— Ну что, каково? — с торжеством спросил Дубицкий, когда дети выползли из гостиной.

В соседней комнате слышалось короткое — время легкое — шуршанье: там дети вставали с пола и тихо удалялись в свои норы. Было что-то страшное в их бесшумном исчезновении.

— Да, послушание необыкновенное, — сказал Логин. — Этак они по вашей команде съедят друг друга. Дрожь отвращения пробежала по его спине.

— Да и съедят! — крикнул Дубицкий радостным голосом. — И косточек не оставят. И будет что есть, — я их не морю: упитаны, кажись, достаточно, по-русски, — и гречневой и березовой кашей, и не бабятся, на воздухе много.

Логин поднялся, чтобы уходить. Ему было грустно.

— Так вот какова должна быть дисциплина, — говорил Дубицкий. — Лучше одного забить, да сотню выучить, чем две сотни болванов и негодяев вырастить. А вы уж уходите? Пообедайте с нами, ась? Нет, не хотите? Ну, как желаете; вольному — воля, спасенному — рай.

Когда уже Логин в передней, при помощи той же бесшумной девушки в передничке, надел пальто, Дубицкий появился в раскрытых дверях прихожей, причем заполнил своею широкою фигурою почти все пространство между косяками, и сказал:

— Так и быть, только для вас, получит ваш Почуев место. Молокосос он, выдрать бы его надо хорошенько, — ну да уж так и быть.

Логин начал было благодарить.

— Не надо, не надо, — остановил его Дубицкий, — я не купец-благотворитель. Что захотел, то и сделал. Да скажите ему, чтоб ухо востро держал вперед. А то уж окончательно! И тогда никаких ходатайств, ни боже ни.

Глава девятая

Прямо от Дубицкого Логин отправился к Ермолину. Там собралось несколько человек поговорить о том обществе, которое, по мысли Логина, предполагали они здесь учредить. Логин взялся написать проект устава. Сегодня надо было его прочесть и обсудить.

Когда Логин пришел, на террасе сидели, кроме Ермолина и Анны, еще трое: Шестов, Коноплев и Хотин. В саду раздавались голоса Анатолия и Мити, двоюродного брата Шестова; на траве мелькали весело голые ноги мальчиков. Логину показалось, что опять ясные глаза Анны приветливо поднялись на него. Складки ее сарафана падали прямо. В них было удивительное спокойствие.

Егор Платонович Шестов — молодой учитель, сослуживец арестованного Молина, невысокого роста худенький юноша, белокурый и голубоглазый. По молодости своей, — ему двадцать один год, — еще наивен, и не утратил отроческой способности краснеть от всякого душевного движения. Непомерно застенчив и нерешителен, — как будто никогда не знает, что надо делать, не знает иногда, может быть, чего сам хочет и чего не хочет. Поэтому наклонен подчиняться всякому. В гостях ли он, ему трудно решиться уйти: все ждет, когда поднимутся остальные. Если кроме него никого нет, готов сидеть без конца; когда же заметит наконец, что надоел хозяевам, то смущенно берется за шапку, словно намеревается украсть ее. При этом, обыкновенно, приглашают посидеть еще (хоть и рады были бы, чтобы ушел); отнекнется раз, пробормочет «пора» или «уж я давно» и кончит тем, что останется. Хозяева зевают и уже не удерживают; тогда уходит и терзается мыслью, что пересидел и наговорил глупостей. Последнее озабочивает его не без причины: в разговорах он весьма ненаходчив, вымучивает из себя слова, когда уж непременно надо говорить, и бывает иной раз способен, в припадке застенчивого отупения, сказать что-нибудь неуместное: то при священнике упомянет о поповских карманах, то заговорит о старых девах при девицах, которые могут на это обидеться, то примется рассматривать альбом, да и спросит вдруг хозяина дома о портрете его матери:

— Кто эта старуха? На зайца похожа. На что хозяин досадливо ответит:

— Это — так, знакомая одна…

И заговорит о другом. Каждый раз после такой выходки Шестов мгновенно соображает, в чем дело, и мучительно краснеет: намеренно он никому не сказал бы ничего неприятного.

Так как при всем том он целомудренно честен, увлекается чтением книг и при всей своей застенчивости страстно любит говорить и спорить об интересующих его вопросах со всяким, причем готов открыть случайному собеседнику заветнейшие убеждения и пламеннейшие надежды, — то понятно, что бывает неприятен в обществе людей положительных и солидных.

Савва Иванович Коноплев служит учителем здешней учительской семинарии. Он худощав и высок, как жердь, по народному сравнению. Его лицо обложено рыжею, клочковатою бородкою того фасона, который делает человека похожим на обезьяну. На нем черный сюртук, который заношен и лоснится на локтях, а под сюртуком синяя кумачная рубашка; ее ворот вышит красным гарусом. Блестящие, бегающие глаза; движения быстрые и угловатые; речь неразборчивая, торопливая, — иногда даже брызгает слюною, такая толкотня слов происходит во рту, — все это дает впечатление человека исступленного, который выскочил из колеи. Щеки у него слишком впалые, грудь чрезмерно узка, руки необычайно сухи, жилисты, длинны. Сразу видно, что он и суетлив и бестолков.

Иван Сергеевич Хотин — мелкий здешний купец. Пишет стихи и приводит ими в восторг всех наших мещан и маленьких чиновников. У него в городе только один соперник, и тоже из купцов, — молодой. Оглоблин. Но тот образованнее, кончил гимназию, а Хотин не доучился в уездном училище. Стихи Оглоблина печатаются в губернском листке и даже иногда в каком-нибудь столичном еженедельнике. Попытки Хотина печататься были неудачны. Хотин огорчился и пришел к убеждению, что без протекции и в печать не попасть. Человек восторженный, хотя и малограмотный, и любит помечтать. Торговля идет плохо: за прилавком чувствует себя не в своей тарелке. Ему около сорока лет. Длинная черная борода. На голове изрядная лысина.

С ним Логин познакомился из-за стихов. Хотин принес стихи; Логин сказал свое мнение. Хотин показался ему интересным: неугомонная жажда справедливости закипала в его речах. О городских делишках говорил, горя и волнуясь. Но Логин понимал, что Хотин-один из «шлемялей», которым суждено проваливать всякое— дело, за какое бы они ни взялись.

Вообще, несмотря на рассеянность, которая овладевала Логиным в последнее время, он сохранил значительную степень психологической прозорливости, давнишнее, как бы прирожденное качество, — по крайней мере, оно развилось без заметных усилий. В оценке людей ошибался редко. Даже новый замысел, хотя и побуждал искать людей, но не ослеплял Логина. Эти люди, что собрались у Ермолина, были единственные, которые заинтересовались делом, каждый по-своему, так что с ними можно было «начать».

«Только бы начать!» — думал Логин.

А там, впереди, борьба за возможность работать в иных условиях.

— Что нового слышно? спросил Коноплев у Логина, когда тот поздоровался со всеми.

— Горожане, вы знаете, теперь только одним интересуются: рады скандалу.

По лицу Анны пробежало презрительное выражение; глаза ее показались Логину померкшими. Сожаление, что начал об этом, быстро сменилось в Логине странным ему самому злорадством.

— Да, это дело Молина, сказал Хотин, — скверное дело. Очень уж наши мещане все злобятся.

— Подлец этот ваш Молин! — крикнул Коноплев Шестову. Я всегда это говорил. Тоже и девчонка, сказать по правде, стерва.

Нет, вы ошибаетесь, заговорил Шестов, краснея, — Алексей Иваныч очень честный человек.

Ну еще бы, честные люди всегда так делают!

— Он в этом деле даже и не виноват нисколько.

— Ну для него же лучше. Вы откуда же это знаете?