Раздался смех, вырвавшийся из уст всех молодых людей, стоящих у двери, а Леонид, глядя на них и подняв руку кверху, с необыкновенным чувством и ударением в голосе проговорил:
— Это — траур, мой дух в трауре, незримые существа, подымаясь из могил своих, облекают трауром это огромное здание и, стоя над этим колоссальным гробом, поют: «Со святыми упокой».
— Га! — воскликнул пораженный фабрикант, изумленно глядя на сына.
— Со святыми упокой! — воскликнула Зоя и искусственно рассмеялась, глядя на сестру такими глазами, которые как бы говорили: смейся же, это ведь очень забавно. Глафира — высокая блондинка с высоким лбом, светлыми глазами и правильно очерченной нижней частью лица — досадливо засмеялась и сейчас же крикнула:
— Илья Петрович, пожалуйте сюда, скажите, что происходит с моим братом.
Сын управляющего, который только что вошел в комнату, подойдя к Глафире и поцеловав ее руку, начал ей тихо что-то рассказывать, вызывая смех всех собравшихся здесь молодых людей. В это время старик Колодников, глядя на Леонида, громко проговорил:
— Послушай, безумный сынок; ты и впрямь не в своем уме. Что делать мне с тобой — говори.
— Оставь его в покое, — проговорила Анна Богдановна, направляясь к мужу, — это самое лучшее, тем более, что души его печальной и глубокой тебе, Серафим, не понять.
— Во как — не понять! — воскликнул с досадливым смехом фабрикант. — Слышишь, Петр Артамонович, стары мы с тобой, из ума выжили, и нам не понять. А кто же это сорок лет ковал денежки? — воскликнул он совершенно неожиданно, поглядывая на всех из-под седых бровей злыми глазами. — Человек — дудка для меня: беру в руки и играю что хочу, а вот сын приехал, так мне его и не понять.
Он пристально стал смотреть на стол и этажерки, где лежало много книг и, быстро подойдя к ним и прочитывая заглавия, начал со смехом бросать их на пол.
— Магия! — фу, дьявол побери! Спиритизм, оккультизм — что за наука такая?
Он отошел от стола и, глядя на сына, сказал:
— Черта ты вызываешь по ним, что ли?
Воцарилось молчание. Все смотрели на Леонида с любопытством, ожидая, что он на это ответит, и к общему удивлению он сказал:
— В воздухе, вокруг фабрики этой, в этой комнате — всюду невидимые гости — души умерших. Тела гниют в земле, но бессмертные души их, облекаясь тончайшим эфиром и сохраняя прежний свой образ, носятся над нами.
Он говорил все это таким уверенным голосом, что уничтожил в присутствующих всякое желание смеяться. Была полная тишина, и Леонид, глядя уже исключительно на отца, проговорил:
— Знайте, папаша, в этой комнате — в своей темнице бывшей — часто присутствует незримый гость… Клара.
Фабрикант вздрогнул и лицо его побледнело.
— Ты в уме?.. Клара безумная? Смеешься ты, плут.
Желая осмеять сына, он искусственно рассмеялся, но как бы в ответ на это наступила еще большая тишина. Чувствуя холодный страх в душе, желая рассеять его и показать присутствующим, что слова сына в нем ничего не вызывают, кроме смеха, он снова стал посмеиваться, но лицо его было неприятным и злым.
— Замечай, сынок: хохочет, а сам как рубаха побелел, — тихо проговорил управляющий своему сыну.
— Довольно, Серафим, — взволнованно сказала Анна Богдановна, — твой смех неуместен и странно отдается он.
— Распотешил он меня, — проговорил Колодников, сразу переставая смеяться, и со злобой в лице стал пристально смотреть на сына. Последний, к общему изумлению, проговорил:
— Клара тоже смеется по ночам своим горьким голоском, как прежде, когда в комнате этой сидела, и голосок звенит, и слезы слышатся в нем… Иногда же по комнате этой проносится звон струн ее арфы. Вот, слушайте.
Все, что говорил он, было совершенной правдой, то есть в том смысле слова правдой, что, просиживая ночи в этой комнате и вспоминая о давно умершей Кларе, он действительно начинал слышать ее голос, звон струн арфы и иногда ему казалось, что в темноте он видит очертания женской фигуры, белеющейся, как облако. Вопрос заключается только в одном: были ли эти явления действительными в каком угодно мире — материальном или невидимом, — или все они находились только в его воображении, то есть, говоря иными словами, были образами галлюцинации его слуха и зрения. На это можно ответить только одно: если и допустить объективность всего, что он видел и слышал, то во всяком случае это если не вызывалось, то сопровождалось особенным подъемом всех духовных сил его и вибрированием всей его нервной системы. Иллюзия веры, вызывая иллюзию зрения, утончала все существо его, одухотворяла его и его нервы, как тончайшие струны инструмента-организма под влиянием палочки капельмейстера, его воли, производили всевозможные феномены, и можно допустить, что вызывали не только образы галлюцинации, но явления объективные — делали видимыми.
— Вот, слушайте! — повторил он снова и вид его сделался странным и удивительным: он как бы выше и тоньше стал, голова высоко поднялась, как у повелителя невидимых армий глаза, расширившись, сверкали фосфорическим блеском и губы побледневшего лица сложились в выражении властной воли. Вдруг он закричал:
— Медея, пусть зазвенят все струны арфы.
Можно допустить, что в этот момент, под влиянием воли его, из его тела вылетели электрические лучи и ударили о струны создавшейся его воображением арфы или же, что образы его ума вспыхнули в воздухе…
Раздался громкий звон струн — внизу и под потолком, и наступила тишина.
Молодые люди, образовавшие у двери кружок, стояли с побледневшими лицами, удивленными глазами глядя на Леонида; Анна Богдановна всплеснула руками и повернулась к мужу своему, а последний, стоя с совершенно бледным лицом, смотрел на сына глазами, с глубины которых светился ужас.
— Вот черт побери! — неожиданно воскликнула Зоя, нарушая общее молчание. — Может быть, это часы такие у него?
— Но где же они? — сказала Анна Богдановна. — Их нет.
Этот разговор вывел фабриканта из состояния оцепенения и, подозрительно оглядывая стены и потолок, он глухим, волнующимся голосом проговорил:
— Магия, когда так. Колдун ты, что ли?
Леонид нервно вздрогнул и с бледным, точно облитым сиянием лицом, подняв руку кверху, заговорил:
— Вот настала полночь, и в это время Клара иногда является, вся в белом, светясь астральными лучами, как серебром. Чувствую легкое дуновение воздуха и потому знаю, что она здесь… Слышите, она поет? Слушайте!
В этот момент он приобрел какую-то трудно понимаемую власть над присутствующими — настолько, что все стали прислушиваться, уверенные, что кто-то поет: несокрушимая вера Леонида, его вдохновенный вид породили в них иллюзию. Кроме того, то, что произошло вслед за этим, имело и другую причину. В голове Леонида кружились мысли в известном порядке, с яркостью надписей, вспыхивающих в воздухе фосфорическим светом, и это по закону передачи мыслей переносилось от него к другим.
В воздухе дребезжал тихий голосок, поющий знакомые фабриканту слова.
Присутствующие стали изумленными глазами переглядываться, а старый Колодников, как бы желая убедиться, во сне все это происходит или наяву, провел ладонью руки по лбу и глухо проговорил:
— Голова моя не на месте. Странно очень, мне послышался голосок…
— О, Серафим, — воскликнула Анна Богдановна, — и я слышала, Богом клянусь…
Она не успела договорить, как Леонид поднял обе руки кверху как капельмейстер, дирижирующий невидимыми музыкантами, и вдруг все услышали тоненький и тихий голосок, звенящий где-то в пространстве:
О, кайся, безумный злодей!..
Все вздрогнули и переглянулись.
Среди наступившей тишины странно прозвучал голос старика, глухой и дребезжащий:
— Расстроен я, и в этом, полагаю, ключ волшебства. И доктор так сказал бы. Бывает, что видим, чего нет, и слышим, когда все молчит.
Он согнулся, опустил голову и колени его дрожали. «Каяться велит мне покойница, из гроба вставши… — проходило в уме его, — супруга ее убил я. Что ж это, или земля, растреснувшись, стала выбрасывать мертвецов своих?!»
