— Имеешь ли ты ту силу… обладаешь ли ты той страшной силой, которой обладала воскресшая Лемурия?
— Попробуйте.
Фадлан взял железную полосу в три сантиметра толщины и передал ее привидению.
Призрак без усилия и одним движением разорвал полосу пополам.
— Ты чересчур похожа на твой оригинал, — сказал Фадлан. — Я тебе категорически воспрещаю иметь такую силу, совершенно для тебя ненужную. Слышишь?
— Вы сказали, господин.
— Приблизься к своей модели до последней возможности во всех остальных ее качествах, кроме этого.
— Я приближусь… но…
— Что, но?
— Отказываясь от этой силы, желания мстить вам и ненависти, я создаю между мною и тем, чье изображение составляю, такую большую разницу…
— Нужно примирить эти противоположности.
— Я постараюсь.
— Я тебе это приказываю, я тебе это внушаю! Брось все, чего я не желаю в тебе видеть, и вместе с тем восстанови с математической верностью исчезнувшее существо, которое ты представляешь.
— К этому есть средство.
— Скажи мне его!
— Я не могу его вам сказать, так, как говоря про него, я вместе с тем должна буду вас ослушаться, что не могу сделать физически.
— Скажи яснее, я не понимаю.
— Я нашла в вашем бессознательном высшем, в котором я читаю совершенно легко, решение этой задачи. Ваше высшее бессознательное владеет вашей сознательной волей. Я должна слушаться первого, уничтожая тем самым вторую, и избегая тех приказаний, которые выходят из ваших уст.
— Ты не можешь выразиться яснее?
— Нет, не могу.
— Что делать! Скажи мне: составляет ли эта мантия, в которую ты завернута, необходимую часть тебя самой, или это только одежда?
Призрак содрогнулся.
— Это не одежда, но вместе с тем это и не я. Это нечто вроде моей сферы. Все, что коснется ее, коснется и меня.
— Так что мы не можем прикоснуться к тебе, даже не можем подать тебе руки?.
— Со временем можно, но сейчас это опасно. Вы будете поражены леденящим холодом, который почувствуете слишком сильно, и можете даже погибнуть от него.
— Нуждаешься ли ты в какой-либо пище?
— Я добываю себе пищу из астральной ауры.
— Испытываешь ли ты какие-либо ощущения?
— Я только изображаю, будто чувствую, но только изображаю, — это только так кажется. Если я получу удар или рану, и рана и удар отразятся на вас вследствие обратного удара.
— Ого! Значит, я громоотвод? — спросил Фадлан. — Ну, а профессор, он тоже получит обратный удар?
— О, нет. Только вы.
Фадлан подумал немного и вдруг резко сказал:
— Спи!
Лемурия упала, как подкошенная, протянувшись во всю длину на диване.
— Зачем вы ее усыпили, дорогой друг? — спросил Моравский. — Ваша беседа начала принимать такой интересный характер!
— Мне хочется произвести еще одно маленькое испытание, — возразил Фадлан. — Вы посмотрите, профессор: не правда ли, теперь это уже не призрак, а почти совершенный человек?
Действительно, теперь на диване лежало совершеннейшее подобие человеческого существа, завернутого в белые одежды, женщина с роскошными золотистыми волосами, свесившимися до пола, и со страшно бледным прекрасным лицом.
— Не правда ли, — продолжал Фадлан, — это совершеннейший человек? Так вот, во-первых, мне хочется испытать, происходят ли в этом теле функции нормального дыхания? Не хотите ли исследовать, профессор? Помните только, что прикасаться к этому созданию нельзя.
Моравский внутренне содрогнулся, но пересилил себя и медленно подошел к дивану. Бледный и дрожащий, он приблизил свое ухо почти к самому рту материализованного привидения. Затем медленно приподнялся и сказал:
— Ни признака дыхания. И все время ощущение паутины… Совершенно такое, как вблизи электрической машины в действии.
— Это вполне понятно, — возразил Фадлан, — и то и другое — флюиды. Теперь произведем второе исследование. Я хочу заставить ее двигаться, не дотрагиваясь до нее.
Он направился к погребальной урне, которая все еще стояла на столе, и слегка ударил рукой по этой урне. Лемурия содрогнулась, все не открывая глаз. Четыре подобных удара произвели четыре одинаковых содрогания.
— Видите, профессор, еще осталась астральная связь между нашим созданием и остатками пепла; нужно будет ее впоследствии уничтожить. Именно это я и хотел узнать. Лемурия, проснись!
Она открыла глаза, но не двинула ни одним членом. Глаза ее были страшны и совершенно лишены жизни.
— Твои глаза мне не нравятся, — сказал Фадлан, — их нужно поправить. Сделай их такими, какие я люблю!
Лемурия несколько раз открыла и закрыла свои веки и в конце концов взгляд ее стал почти человеческим.
— Хорошо! А теперь попробуй подняться.
Она сделала несколько движений, но не поднялась с дивана.
Фадлан подошел почти вплотную к материализованной фигуре и, подняв правую руку, проговорил твердым голосом:
— Лемурия, я тебя заклинаю и повелеваю тебе проснуться без гнева и сопротивления. Проснись!
Лемурия приподнялась на своем ложе, села и сказала нежным голосом, в звуках которого, казалось, слышалась отдаленная песня:
— Так хорошо?
Глаза ее блестели, как звезды, на щеках выступил легкий румянец, золотые волосы рассыпались по плечам и легкое сияние просвечивало через них; казалось, вся она была одета в золото и бриллианты. Но это золото и бриллианты были ничто в сравнении с ее неземной красотой.
— Как она прекрасна, — чуть слышно прошептал Фадлан.
Но Лемурия услышала и, с доверчивостью глядя своими прекрасными глазами на доктора, проговорила:
— Прекрасна?.. Я ваше создание, господин, и… ваша раба!..
Фадлан опустил голову, как будто бы несколько смущенный неожиданным оборотом, который грозили принять события. Потом, резко повернувшись к Моравскому, сказал:
— Дорогой профессор, не знаю, как вы, а я страшно устал. Собственно говоря, опыт наш на этот раз нужно признать удачным. Совершенно безопасно можно оставить Лемурию здесь, в лаборатории. Не пора ли нам отдохнуть как следует?
Моравский, действительно, едва стоял на ногах от усталости и нервного напряжения, да и Фадлан был бледнее обыкновенного.
— Прекрасная Лемурия, нам необходим отдых, — обратился Фадлан к материализованному призраку. — Ты останешься здесь и постараешься еще более приобрести жизнь. Теперь уже позднее утро, почти день. Итак, до свидания! Вечером мы увидимся снова.
— Я уже живу, — ответила Лемурия. — Но буду еще лучше, когда вы придете, господин. Могу ли я вас просить?
— Конечно… Говори!
Лемурия опустила глаза и слегка улыбнулась, — она стала совершенно женщиной.
— Господин, придите, прошу вас… без него!
Они вышли из лаборатории.
Через несколько минут Моравский уже прощался с Фадланом.
— Дорогой коллега, — сказал он на прощание, крепко пожимая руку доктору, — дорогой коллега, я не удивлюсь, если вы кончите тем, что безумно полюбите ваше дивное создание.
Фадлан пожал плечами.
— Это было бы очень печально, — ответил он. — Кто знает? Я не могу поручиться ни за что: Лемурия так прекрасна!
XII
Предсказание Моравского стало незаметно исполняться: Фадлан, нечувствительно для самого себя, все больше и больше начал интересоваться Лемурией. Она не была уже для него только объектом интересного опыта, она стала для него женщиной, обворожительной и прекрасной. Он уже любил ее, хотя не сознавал этого, и, если бы кто-нибудь спросил его про Лемурию, он ответил бы с полным безразличием. А если бы кто-нибудь только намекнул ему про зарождающуюся любовь, он, усмехнувшись, совершенно искренне сказал бы, что страсти ему теперь незнакомы и, может быть, прибавил:
— Только один вид любви разрешается посвященному: самопожертвование…
Тем не менее, в долгие светлые вечера он любил оставаться вдвоем с Лемурией в своем кабинете, ведя с ней нескончаемые беседы и любуясь ее красотой. Она теперь стала уже совершенной женщиной, и ничто не напоминало странного появления ее на свет. Остались только две особенности: она слышала мысленный призыв Фадлана на каком угодно расстоянии и затем, в минуты сильного волнения, ее окружал фосфорический свет, нечто вроде бледного сияющего облака, светящегося тем сильней, чем больше было ее волнение.
