Мне захотелось, прежде чем уехать из Карачарова, написать еще одно стихотворение. Предчувствие его уже тревожило меня. Значит, – я это знал – оно сидит во мне и уже стронулось с места в глубине души, уже всплывает, чтоб показаться на поверхности, как всплывает с речного дна цветок валиснерии, когда ему пора обогреться на солнышке и подставить себя стрекозам и бабочкам
У меня есть тут один привычный маршрут. От своего домика прямо к волжской воде, потом налево на берегу Волги до дома дяди Вани (Ивана Сергеевича Соколова-Микитова), потом, беря влево, мимо дома дяди Вани, по лесной аллее до выхода ее на травянистую солнечную поляну. И было уже пять-шесть раз, что именно на этой лесной аллее предчувствуемое и томящее стихотворение выныривало на свет. То есть уже в голове, а не только в душе возникла стихотворная ситуация и рождались первые строчки. Вспоминаю, что «Мужчины», «Я никого на свете не убил», «Листопад», «Ольха», «Синие озера», «Аргумент» проявились именно на этой дороге. Поверив в счастливую закономерность, я и на этот раз решил пройти по излюбленному кругу. Конечно, не всегда и не обязательно. А то и успевали бы вылетать из-под пера стихотворные сборники. Но все-таки, все-таки. И вот уж иней хрустит под тяжелыми башмаками и мертвые листья шуршат, ворошимые машинальной палкой. Сначала стихотворение бродило кругами. Вокруг да около. Зацепилось за известную строку из «Теркина»: «И хотя бы плюнь ей в морду, если все пришло к концу!» И начало вязаться и плестись, основываясь на этой строке.
Но никакой перспективы тут не было. Строфа не несла в себе зародыша и ростка, она сама исчерпывала себя, замыкалась сама в себе. Она могла быть концом стихотворения, а не его началом. Но она была таким концом, ради которого не хотелось городить огород.
Вскоре я потерял эту нить, погрузился в бездумное шагание по хрустящей листве, а когда очнулся и оглянулся вокруг, увидел себя уж на лесной аллее, под высокими, сводчато склоняющимися друг к дружке деревьями черной лесной ольхи, и стихотворение уже отчетливо прорисовалось. Оставалось только сесть на полдня и записать его на бумагу. То есть все остальное было, как любят говорить шахматисты, делом техники. Строки складывались такие:
Жизнь – как война. Я получил раненье.
Смертельное. На то и есть солдат.
Уйдут вперед остатки поколенья,
Я упаду, откинувшись назад.
Я упаду,
Без удальства и гнева
Приемля свой назначенный черед,
Как шаг назад упал товарищ слева,
Как через шаг и справа упадет.
Упорный гул слабеет в отдаленье,
То жизни гул спадает, словно груз,
И странно мне в последние мгновенья,
Что я к нему никак не отношусь.
Лесок, тропинка, речка, дом, деревня,
Букварь, тетрадь, доска, карандаши,
Цветы и пчелы, птицы и деревья
И теплый дождь в сиреневой глуши.
Зима, в печи трещащие поленья,
В июле земляника возле пня,
Босой ступни к земле прикосновенье
И ржавый гвоздь, чем проткнута ступня,
Грибы, мальчишки, книги и рогатки,
Семестр, зачет, каникулы, прогул,
Станки, продмаги, рельсы и палатки,
Рычанье, скрежет, содроганье, гул.
Заборы, шахты, проходные, трубы,
Собранья, общежития, табак,
Глаза, улыбки, стиснутые губы
(Теперь уже целуются не так),
Озноб, стихи, редакции, поэты,
Троллейбусы, афиши, вечера,
Гомер, Шекспир, симфонии, балеты,
Бесплоднейшие споры до утра.
Шум городов и лестничные клетки,
Бухарский зной и празднества грузин,
Настольный свет, снотворное, таблетки,
Гриппозный жар и сульфадимезин.
Стада коров, стреноженные кони,
Моих детей живые голоса,
Музеи, храмы, древние иконы,
Испорченные реки и леса.
Парижи, вены, лондоны, тираны,
Гостиницы, приемы, телефон,
Бифштексы с кровью, коньяки, бананы,
Морской прибой и колокольный звон,
В ночах любовных женские стенанья,
Базары, лыжи, шахматы, кино,
Все ликованья, но и все страданья,
Полеты ввысь и паданье на дно,
Авансы, книги, критики и темы,
Газеты утром, золото, свинец,
Китай, ближневосточные проблемы,
Судьба моей России, наконец,
И даже ты с горячим длинным телом,
Во всем величье женской красоты,
Что страсть одну взяла себе уделом,
Ты, воплощенье плоти, даже ты,
Весь мир вещей, эмоций и событий,
Далеких планов, нынешних забот,
Слепых поползновений и наитий,
Меня крутивший, как водоворот,
Весь этот мир туманится как небыль,
Слабеет в отдаленье жизни бой.
Мы остаемся только – я и небо,
Я на земле, а небо надо мной.
И прежде чем погаснет свет сознанья
В моих глазах,
Успеть бы только мне
С ко мне склоненным ликом мирозданья
Хоть миг один побыть наедине.
Ну, Агнесса Петровна, стихотворение, которого мне не хватало, написано. Пройден круг по карачаровской аллее. Берите свой скальпель.
Но я не признавался до сих пор, что выпрашивал у них лишний день не только ради того, чтобы собрать бумаги, разложенные в карачаровском доме. Была еще одна – лирическая – причина. Но чтобы объяснить ее, надо сделать небольшое отступление и перенестись на два года назад. Теоретики литературы назвали бы это место вставкой новеллой.
