Опустились оба в яму. Показала Глафира свою приметку.
Перфил ударил против того места, а сам приговаривает:
— Подай-ко, Дайко, свой пояс! Не отдашь добром, тебя разобьём, под пестами столчём, а своё возьмём.
Маленько поколотился, дошёл до поперечной жилки, а там хрустали и золотая руда, самая богатая. Сколько-то и комышков золотых попалось. Радуются, конечно, оба. Потом Глафира говорит:
— Надо мне, Перфил дальше идти. Тут не укроешься: найдут. Скажи хоть, до какого места мне теперь добираться. Да не найдётся ли кусочка на дорогу?
Перфила даже оторопь взяла.
— Как ты, Гранюшка, могла такое молвить? Куда ты от меня пойдёшь, коли мы с тобой кольцом через землю обручённые. Да я тебя, может, с тех годов ждал, как ты ещё девчонкой-несмыслёнышем бегала.
Потом обхватил в полную руку и говорит решительно:
— Никуда ты не пойдёшь! Избушка у меня по нагорью поставлена. Хозяйкой будешь. Никто тебя не найдёт. А кто сунется, тот не обрадуется. Не обрадуется! В случае тогда оба в Сибирь подадимся. Ладно?
Глафира из-под руки не вырывается. На улыбе стоит, как вешний цветок под солнышком, и говорит тихонько:
— Так, видно… Коли старым не укоришь да проклятья не побоишься, так я тебе… тоже через землю венчанная… до гробовой доски.
На том и сладились. Перфил, конечно, в полное плечо Глафире пришёлся. Мужик усердный да работящий, заботливый да смекалистый. И за себя постоять мог, а за жену особливо. Сперва-то поговаривали которые, она, дескать, проклятая, такую нельзя держать. Другие опять городских опасались, как бы из-за Глафиры прижима не вышло. Ну, Перфил со всеми такими столь твёрдо поговорил, что потом его избушку стороной обходили.
— Свяжись, — говорят, — с этим чертушком — в могилу до времени загонит. Ничего не щадит, коли про его Глафиру кто нескладно скажет.
Прожили свой век по-хорошему. Не всегда, конечно, досыта хлебали, да остуды меж собой не знали. Ребят Глафира навела… целую рощу! Парней хоть всех в Преображенский полк записывай. И девки не отстали. Рослые да здоровые, а красотой все в мать. На что Михей Кончина строгого слова человек, и тот по ребятам сестру признал. Седой уже в ту пору был, а смирился. Зашёл как-то в избу и говорит:
— Ладные у тебя, сестра, ребята. Ладные. Не тем, видно, богам скитники кадили, как тебя проклинали. Оно и к лучшему.
Как до бабкиных годов Глафира достукалась, так внучатам и счёт потеряла. Это Перфилово да Глафирино поколенье не один дом тут поставило. Завязку, можно сказать, нашему заводу сделало. Конечно, и других много было, ну эти коренники. От них, может, и словинка про Дайка пошла.
Теперь это вроде забавки. Известно, при солнышке идёшь, ногой зацепить не за что, а по той же дороге в потёмках пойди — всё пороги да ямины. То же и с золотом. Нынешние вон дивятся, почему старики только поперечные жилки выбирали, а остальное в отвалы сбрасывали. А по делу тому дивиться надо, как им пособило эти поперечные жилки найти, когда никто ничего по золоту не ведал, а в письменности была одна посказулька про золотого змея. С Брусницынским вон золотом и того забавнее вышло. Ну это уж в другой раз.
ДВЕ ЯЩЕРКИ
Нашу-то Полевую, сказывают, казна ставила. Никаких ещё заводов тогда в здешних местах не было. С боем шли. Ну, казна, известно. Солдат послали. Деревню-то Горный Щит нарочно построили, чтоб дорога без опаски была. На Гумёшках, видишь, в ту пору видимое богатство поверху лежало, — к нему и подбирались. Добрались, конечно. Народу нагнали, завод установили, немцев каких-то навезли, а не пошло дело. Не пошло и не пошло. То ли немцы показать не хотели, то ли сами не знали — не могу объяснить, только Гумёшки-то у них безо внимания оказались. С другого рудника брали, а он вовсе работы не стоил. Вовсе зряшный рудничишко, тощенький. На таком доброго завода не поставишь. Вот тогда наша Полевая и попала Турчанинову.
До того он — этот Турчанинов — солью промышлял да торговал на строгановских землях, и медным делом тоже маленько занимался. Завод у него был. Так себе заводишко. Мало чем от мужичьих самоделок ото шёл. В кучах руду-то обжигали, потом варили, переваривали, да ещё хозяину барыш был. Турчанинову, видно, этот барыш поглянулся.
Как услышал, что у казны медный завод плохо идёт, так и подъехал: нельзя ли такой завод получить? Мы, дескать, к медному делу привышны — у нас пойдёт.
Демидовы и другие заводчики, кои побогаче да поименитее, ни один не повязался. У немцев, — думают, — толку не вышло — на что такой завод? Убыток один. Так Турчанинову наш завод и отдали да ещё Сысерть на придачу. Эко-то богатство и вовсе даром!
Приехал Турчанинов в Полевую и мастеров своих привёз. Насулил им, конечно, того-другого. Купец, умел с народом обходиться! Кого хочешь обвести мог.
— Постарайтесь, — говорит, — старички, а уж я вам по гроб жизни…
Ну, ласковый язычок, — напел! Смолоду на этом деле, — понаторел!
Про немцев тоже ввернул словечко:
— Неуж против их не выдюжите?
Старикам большой охоты переселяться со своих мест не было, а это слово насчёт немцев-то задело. Неохота себя ниже немцев показать. Те ещё сами нос задрали, свысока на наших мастеров глядят, будто и за людей их не считают. Старикам и вовсе обидно стало. Оглядели они завод. Видят, хорошо устроено против ихнего-то. Ну, казна строила. Потом на Гумёшки походили, руду тамошнюю поглядели да и говорят прямо:
— Дураки тут сидели. Из такой-то руды в этаких печах половина на половину выгнать можно. Только, конечно, соли чтоб безотказно было, как по нашим местам.
Они, слышь-ко, хитрость одну знали — руду с солью варить. На это и надеялись. Турчанинов уверился на своих мастеров и всем немцам отказал:
— Больше ваших нам не требуется.
Немцам что делать, коли хозяин отказал? Стали собираться, кто домой, кто на другие заводы. Только им всё-таки удивительно, как одни мужики управляться с таким делом станут. Немцы и подговорили человек трёх из пришлых, кои у немцев при заводе работали.
— Поглядите, — говорят, — нет ли у этих мужиков хитрости какой. На что они надеются, — за такое дело берутся? Коли узнаете, весточку нам подайте, а уж мы вам отплатим.
Один из этих, кого немцы подбивали, добрый парень оказался. Он всё нашим мастерам и рассказал. Ну, мастера тогда и говорят Турчанинову:
— Лучше бы ты всех рабочих на медный завод из наших краёв набрал, а то видишь, что выходит. Поставишь незнамого человека, а он, может, от немцев подосланный. Тебе же выгода, чтобы нашу хитрость с медью другие не знали.
Турчанинов, конечно, согласился, да у него ещё и своя хитрость была. Про неё мастерам не сказал, а сам думает: «К руке мне это».
Тогда, видишь, Демидовы и другие заводчики здешние всяких беглых принимали, башкир тоже, староверов там и протча. Эти, дескать, подешевле и ответу за них нет, — что хошь делай. Ну, а Турчанинов по-другому, видно, считал:
— Наберёшь таких-то, с бору да с сосенки, потом не управишься, себе не рад станешь. Беглые народ бывалый, — один другого подучать станут. У башкир опять язык свой и вера другая, — не углядишь за ними. Переманю-ко лучше из дальних мест зазнамо да перевезу их с семьями. Куда тогда он убежит от семьи-то? Спокойно будет, а как зажму в руке, так ещё поглядим, у кого выгоды больше закаплет. А беглых да башкир либо ещё каких вовсе и к заводам близко подпускать не надо.
Так оно, слышь-ко, и вышло потом. По нашим заводам, известно, все одного закону. У тагильских вон мне случалось бывать, так у их этих вер-то не пересчитать, а у нас и слыхом не слыхали, чтоб кто по какой другой вере ходил. Ну, из других народов тоже нет, окромя начальства. Однем словом, подогнано.
