Железный доктор (Собрание сочинений. Т. I) - Эльснер Анатолий Оттович

— Всякий раз, когда я это делаю с моими буйными больными, они на время стихают… Да, не угодно ли — посмотрим вместе на вашего дикого князя.

Я ничего не имел против, и мы пошли. Пройдя узкий и длинный коридор, мы остановились около массивной двери с маленьким окном. Я стал смотреть в окно. Там по узенькой комнате яростно бегал, как зверь в клетке, жалкий старикашка. Трудно было в нем узнать князя. Свешанная на грудь, как у дикого буйвола, голова его была обрита, лицо страшно исхудало и бесчисленные морщины перебегали безостановочно. К довершению картины, его рот был полуоткрыт и из него минутами вырывался мучительный стон. Когда раздался звон отпирающегося замка, князь внезапно остановился, как загнанный зверь в лесу, услышавший голоса охотничьих собак, и приподнял палец кверху. Этот жест довершил его полное сходство с сумасшедшим, и я полагаю, что самый тонкий психиатр не заподозрил бы здесь обмана.

Рувич входил в дверь бочком и остановился, окруженный сторожами, как коронованная особа свитой. Что за трус этот Рувич! Но и я сам поступил бы не лучше; я остался за дверью, чтобы видеть агонию моей жертвы, не признающей спасительного света, обильно изливающегося на его помраченный ум из рога науки.

Воцарилось долгое и тяжелое молчание. Князь стоял неподвижно, мучительно переводя дыхание. Вдруг он сделал несколько порывистых шагов — и моментально вокруг доктора сомкнулось тесное каре из сторожей, которые угрожающе подняли в сторону неприятеля кулаки, как солдаты копья. Вот прекрасный способ лечения, в самом деле, и что за очаровательный врачеватель душ этот Рувич!

— Боже мой! — вскричал громко князь с выражением невыразимого отчаяния, и в его лице пробежали конвульсии. — Скажите, Бога ради, ужели вы, доктор, не видите, что я такой же сумасшедший, как вы; клянусь прахом моих детей! Да, я впадаю в ярость и это пугает вас; но Боже мой, кто может сохранить хладнокровие и не закричать, как зверь, когда я здесь, в доме сумасшедших, а мои дети, мои бедные дети — убиты… О, злодей-доктор!.. — тс…с… Не буду!.. Не считайте это за безумие!.. Напротив, я обращаюсь к вашему просвещенному разуму, я, сумасшедший — не странно ли это? Я прекрасно сознаю, что я здоровый человек — о, милосердный Бог, дай мне спокойствие, — но в то же время я прекрасно сознаю, как ужасна низость этого мерзавца-доктора… не буду, не буду!.. Но мои дети в земле… Клянусь их прахом, я не могу не кричать — негодяй, негодяй!.. Лейте, палачи, воду на мою бедную голову… Правда жжет мое сердце и вырывается из моих уст, как огонь…

Он задыхался.

— И Христос терял божественное спокойствие пред толпой фарисеев. Я же человек, но терплю больше, чем выдержать можно… Хладнокровным быть… но мне легче разорвать на куски того доктора… Ярость моя — не разжигай мою грудь… Палачи, вы снова будете обливать водой мою обритую голову. Нет, я не кричу этих слов о негодяе-медике, о мерзавце, который убил детей: разбойник, разбойник, разбойник!..

Из его глаз лились слезы, и хотя он всеми силами старался быть спокойным, но последние слова прокричал он диким, ужасным голосом, бессознательным движением подскочив к Рувичу.

Психиатр попятился к двери и шепнул мне:

— Какой дикий бред, и так всегда бывает. Будемте осторожны.

Князь, между тем, видимо стараясь овладеть собой, в отчаянии заговорил снова:

— Боже милосердный, дай мне спокойствие… Я не хочу быть безумным и только желал бы, чтобы этот умный доктор понял, что не помешанного, а здорового человека бросили в этот ад… Доктор, вы не верите, я читаю в вашем лице свой приговор, читаю и мое сердце бьется, бьется, бьется… О нет, мне не удастся разуверить вас, но может быть, я растрогаю вас, если вы точно человек, а не холодный камень… Смотрите, я, природный князь Грузии, падаю к вашим ногам…

Глупей этого ничего нельзя было выдумать, но старик упал на колени и зарыдал.

— Доктор, освободите меня из этой тюрьмы… Слушайте, я вам выболтаю всю правду… мерзавец Кандинский и моя жена вот какое придумали мне украшение — рога…

Он приподнял над головой по два пальца своих рук и захохотал странным, злым смехом.

— Черт побери — бык, не правда ли?.. Чтобы дать волю своей похоти, им надо было убить моих детей и запереть рогатого зверя. Все это ужасно, но понятно. О, я готов ее душить, душить и впиться в ее белую грудь, как вампир, и высосать ее распутную кровь… Потом умереть на ее трупе… Так я, старик, люблю ее. Поймите же — это страсть, а не безумие… А ее любовника я хотел бы колесовать… Поймите, доктор, вы здесь льете на мою голову воду, а там завладевают моим богатством и блудодейничают… О, эти мысли охватывают мою голову, как огонь, и старое сердце мое стучит, стучит, стучит… Доктор, дайте мне свободу и я путь вашей жизни осыплю золотом… Возьмите все… мне ничего не надо, я труп… Я жажду только мести… Крови своей Тамары жажду я… Всосаться в ее белую грудь и так умереть… Какое это блаженство!.. Доктор, сжальтесь, я обнимаю ваши колени — сжальтесь и берите богатство мое…

Он пополз на коленях и из груди его вырвался дикий, яростный стон. Сторож оттолкнул его ногой, и тогда-то произошла невиданная мной сцена.

Князь дико сверкнул глазами и, с необыкновенной силой вскочив на ноги, захохотал отчаянным безумным хохотом. Потом он стал бегать взад и вперед, как раненый зверь. Во всем этом только проявлялась вспыльчивость его предков, но здесь, в доме умалишенных, это было более, нежели уместно: никакой скептик не мог бы усомниться в полном безумьи моей жертвы.

Повернувшись ко мне, Рувич тихо сказал:

— Ну что ж, полагаю, достаточно. В дальнейших проявлениях больной не представляет уже интереса.

— С кем это вы там шепчетесь?!.. Да, неужели… Как!.. Отравитель!..

Мнимый сумасшедший своими дико сверкающими глазами смотрел в полуоткрытую дверь мне в лицо.

— Боже милостивый — как мне убить тебя? Черт ты, черт!.. Ура, я тебя задушу!..

И старик, подпрыгнув к двери в два прыжка, опрокинул сторожей с сумасшедшим хохотом и протянул уже к моей шее руки, но я благоразумно захлопнул перед ним тяжелую дверь.

— Вяжи его, вяжи!.. Руки назад, так… Митюха, клади его на кровать…

Несколько минут — и все было кончено. Князь лежал на кровати в кожаной куртке, крепко прикрученный ремнями, недвижимый, как труп.

Рувич подошел ко мне.

— Оставляю вас с вашим несчастным князем, коллега. Надеюсь, вы убедились в вашей ошибке: это самое буйное умоисступление, а не тихое помешательство, как вы говорили. Теперь он связан: побеседуйте с ним.

Рувич вышел.

Я беззвучно подошел к кровати и долго смотрел в лицо старика. Грудь его высоко поднималась, из открытого рта вырывались глухие, шипящие стоны, глаза были закрыты. Несчастный владелец подоблачных гор и бесконечных полей! Но сострадание было далеко от моего сердца, совсем наоборот: его дикие обличения подняли с новой силой таившуюся злобу во мне. Мне хотелось растравить его душевные раны и полюбоваться им. Сознаюсь, такое желание заслуживает виселицы, да я давно ее и заслужил; но эшафот не может увеличить боль души, измученной на алтаре самобичевания: в нас есть что-то страшнее его.

— Князь Евстафий Кириллович!..

Старик затрепетал в своей кожаной куртке и, раскрыв глава, в ужасе уставил на меня зрачки.

— Прежде всего, от вашей верной Пенелопы поклон.

Он простонал и задвигал головой, как в агонии.

— Тамара Георгиевна утратила всякую веселость после печального открытия о помрачении вашего светлого ума.

Князь приподнялся, но кожаная куртка заставила его снова упасть со стоном.

— Я, однако, ее уверил, что хотя вы и лишились рассудка, но есть надежда на излечение.

— Боже милосердный, я не могу убить этого смеющегося дьявола!

Я переменил тон и строго проговорил:

— В самом деле, князь, даю вам последний совет: постарайтесь рассеять в себе дикую идею о моих злодеяниях, и я раскрою вам двери вашей тюрьмы.

Конечно, я очень далек был от такого намерения: надо было зажать ему рот. Для убийцы ничего не может быть мучительнее обличения, даже из уст мнимого сумасшедшего.