– Завтра, – тихо сказала Тамара, и вышла.
Саксаулов долго, с напряжённым ожиданием, смотрел на дверь, за которой скрылась Тамара. Голова у него кружилась. Ветка белой сирени бросилась ему в глаза, – он зачем-то взял её с собой, и ушёл, не простившись с хозяевами.
Ночью он не мог заснуть. Он стоял у окна, смотрел в тёмные, потом опять к утру просветлевшие, уличные дали, улыбался, и сжимал белую ветку сирени. Когда стало светло, он заметил, что пол в его комнате усеян белыми лепестками сирени. Это показалось Саксаулову смешным и наивным. На его ночные волнения пахнуло холодком. Он принял ванну, почувствовал себя почти уравновешенным, и поехал к Тамаре.
Ему сказали, что она больна, – где-то простудилась. И уже никогда больше Саксаулов не видел её: через две недели она умерла. Он не пошёл на её погребение. Её смерть оставила его почти спокойным, – и уже не мог он понять, любил ли её, или то было краткое, преходящее обаяние.
Иногда по вечерам он мечтал о ней, потом она стала забываться; и портрета её у Саксаулова не было. Только через несколько лет, в прошлом году, весной, ему напомнила Тамару ветка белой сирени в окне гастрономического магазина, грустно бесприютная среди обжорной роскоши. И с этой поры полюбил он снова вспоминать по вечерам Тамару.
Теперь, уходя от Городищевых, он робко подумал:
«Она придёт христосоваться.»
Чувство страха и одиночества так больно охватило его, что он подумал:
«Не жениться ли, чтобы не быть одному в святые, таинственные ночи?»
Валерия Михайловна, – так звали барышню Городищевых, – вспомнилась. Она не красавица, но одета всегда удивительно к лицу. К Саксаулову она, по-видимому, расположена, и вряд ли откажет ему, если он посватается.
На улице шум и толпа рассеяли его, и мысли о девице Городищевой приняли обычный иронический оттенок. И может ли он для кого-нибудь изменить памяти Тамары? Всё в мире представилось ему столь пошлым и мелким, что ему захотелось, чтобы Тамара, – и только она одна, – пришла к нему христосоваться.
«Но, – подумал он, – она опять будет смотреть с ожиданием. Белая, нежная Тамара, чего же она хочет? Её нежные губы поцелуют ли меня?»
III
Тоскливо мечтая о Тамаре, Саксаулов бродил по улицам, смотрел на лица прохожих, – и неприятны ему были грубые лица взрослых. Он припомнил, что ему не с кем будет радостно и любовно похристосоваться. Будет много поцелуев в первый день, – грубые губы, колючие бороды, винный запах.
Уж если целовать кого-нибудь, так это детей. Детские лица стали милы Саксаулову.
Он долго ходил, устал, и вошёл в церковную ограду на шумной улице. Бледный мальчик, сидевший на скамейке, испуганно глянул на Саксаулова, и тотчас же опять принялся неподвижно смотреть перед собой. Его голубые глаза были печальны и нежны, как у Тамары. Он был такой маленький, что ноги его торчали вперёд со скамейки.
Саксаулов сел рядом с ним, и с жалостливым любопытством стал его рассматривать. Было в этом одиноком мальчугане что-то радостно напоминающее и волнующее. А на взгляд это был самый обыкновенный мальчишка: отрёпанная одежда, белая меховая шапчонка на светловолосой голове, на ногах изношенные грязные сапоги.
Он долго сидел на скамейке, и вдруг встал, и тоскливо пискнул. Он побежал из ворот по улице, потом остановился, метнулся в другую сторону, и опять остановился. Видно было, что он не знает, куда идти. Он заплакал, тихо, без крика, роняя крупные слёзы. Собралась толпа. Пришёл городовой. Мальчика стали расспрашивать, где он живёт.
– Глюхов дом, – лепетал мальчуган, ещё не ясно, по младенчески, произнося слова.
Но улицы мальчик не знал, и только повторял:
– Глюхов дом.
Городовой, молодой и весёлый, подумал, и решил, что такого дома поблизости нет.
– Ну, а у кого ты живёшь? – спросил угрюмый мастеровой, – отец-то у тебя кто?
– Отца нет, – отвечал мальчик, обводя толпу заплаканными глазами.
– Отца нет, такое дело, – серьёзно сказал мастеровой, и покачал головою. – Ну, а мать кто?
– Мама есть, – сказал мальчик.
– Как же её зовут?
– Мама, – сказал мальчик, подумал и прибавил: – чёрная мама.
Кто-то в толпе засмеялся.
– Чёрная? Что ж, фамилия такая? – догадывался угрюмый мастеровой.
– Прежде белая была мама, а теперь чёрная, – рассказывал мальчик.
– Ну, брат, тебя не разберёшь, – решил городовой. – Надо в участок свести. Там справятся по телефону.
Он подошёл к воротам, и позвонил. В это время, завидев городового, дворник с метлой в руках уже выходил из ворот. Городовой велел ему вести мальчика в участок. Но мальчик вдруг словно надумал что-то, и крикнул:
– Ну, пустите, сам найду!
Он, может быть, испугался дворниковой метлы, может быть, и в самом деле что-то припомнил, – только так побежал, что Саксаулов чуть не потерял его из вида. Но скоро мальчик пошёл тише. Он колесил по улицам, перебегая с одной стороны на другую, отыскивая и не находя своего дома. Саксаулов шёл за ним молча. Он не умел разговаривать с детьми.
Наконец мальчик устал. Он остановился у фонаря, прислонясь плечом к столбу. На глазах его сверкали слезинки.
– Милый мальчик, – заговорил Саксаулов, – что же ты, ещё не нашёл?
Мальчик молча посмотрел на него грустными, кроткими глазами, – и вдруг Саксаулов понял, что заставляло его так неотступно следить за мальчиком. Во взоре и в лице маленького скитальца было что-то, придававшее ему необычайное сходство с Тамарой.
– Милый, как тебя зовут? – взволнованно и нежно спросил Саксаулов.
– Лёша, – сказал мальчик.
– Что же ты, милый Лёша, живёшь с мамой?
– С мамой. Только это – чёрная мама, а прежде белая мама была.
Саксаулов догадался, что чёрная была мачеха.
– Как же это ты заблудился? – спросил он.
– А мы шли с мамой, всё шли. Она велела сидеть и ждать, а сама пошла. А мне стало страшно.
– Кто же твоя мама?
– Мама? Она – такая чёрная и сердитая.
– А чем она занимается?
Мальчик подумал.
– Кофей пьёт, – сказал он.
– Ну, а ещё что?
– Ещё с жильцами ругается, – подумав, ответил Лёша.
– А белая мама где?
– Её унесли. Положили в гроб, и унесли. И папу унесли.
Мальчик показал рукой куда-то вдаль, и заплакал.
«Что же с ним делать?» – подумал Саксаулов.
Но вдруг мальчуган опять побежал. Через несколько поворотов он пошёл потише. Саксаулов опять догнал его. Лицо мальчика изображало странную смесь радости и боязни.
– Вот Глюхов дом, – сказал он Саксаулову, показывая на пятиэтажную уродливую громадину.
В это время из ворот «Глюхова дома» показалась черноволосая, черноглазая баба в чёрном платье и чёрном платке с белыми горошинами. Мальчик боязливо сжался.
– Мама, – шепнул он.
Мачеха увидела его, и удивилась.
– Ты зачем здесь, пострелёнок! – закричала она. – Велено тебе было сидеть на скамейке. Зачем сошёл?
Кажется, она собиралась тут же прибить мальчика. Но, заметив, что на них смотрит какой-то барин, очень строгий и важный с виду, она заговорила помягче:
– Я только отошла на полчаса, а он и побежал. С ног сбилась, искавши, пострел этакий! Сердце не на месте!
Она захватила в свою широкую лапищу крохотную ручонку ребёнка, и потащила его во двор. Саксаулов заметил номер дома и название улицы, и пошёл домой.
IV
Саксаулов любил слушать рассудительные речи Федота. Вернувшись домой, он рассказал ему про Лёшу.
– Это она его нарочно, – решил Федот. – Ведь який яд – баба! Экую даль от дома отвела!
– Зачем же ей это? – спросил Саксаулов.
– Как сказать! Известно, глупая баба, – думает: заблудится мальчонка на улице, всячески, не оставят, – может, кто и возьмёт. Известно, мачеха. Что ей, нежалимое дитятко.
Саксаулову не верилось. Он сказал:
– Да ведь полиция нашла бы её!
– Известно, нашла бы, – ну, а между прочим, она, может быть, и совсем из города уедет, ищи тогда.
