— Послушайте, дядя Ника… Я вас очень люблю. Вы мне самый близкий и дорогой человек.
Да, она так сказала. Я похолодел, а она положила головку ко мне на грудь и печально говорила:
— Ах, дядя Ника, я скоро умру, я опять вижу «белого человека». Мне хочется любить… Я люблю вас, дядя Ника…
Потрясенный до самой глубины, охваченный жутью, дотронулся я до светлой головки. Я едва мог произнести:
— Кавочка, мой единственный смысл… что ты говоришь?..
Она подняла головку и, обняв мою шею, поцеловала меня в губы. Она поцеловала меня, старого урода. Никогда ни одна чистая женщина не целовала меня. Нездешняя моя, кто послал тебя в мою жизнь?
Я вскричал:
— Кавочка, я седею, и я очень некрасивый! Кавочка, мой прекрасный сон, что ты делаешь? Посмотри на меня, видишь, какой я некрасивый!.. Опомнись, моя девочка!
А она целовала меня много раз. У нее были сухие и холодные губы. У нее было нежные-нежные пушистые щеки. У нее руки были такие тонкие, а пальчики такие холодные и влажные…
Все это правда, все это было. Она любила меня, старого, некрасивого человека, она говорила, что я ей дороже и ближе всего, даже мамы. Ах, что же это такое? Не брежу ли я? Я помню, как неожиданно изменился мир. Я не спал ночи и молился заре. Как стучало мое сердце, когда ночь выводила тени из пристанищ на весеннюю улицу! В 47 лет счастье может быть таким же сказочным, как в ранней юности. Я это знаю, потому что любил в первый раз…
Она ласкалась ко мне, целовала меня, теребила мои поседевшие волосы и, молясь на невидимый образ, говорила:
— Вы совсем не старый, вы хороший и молодой, все видите и понимаете… У меня с вами одна душа… И неправда, что вы некрасивы. Вы красивый, у вас такое необыкновенное выражение лица, оно делает его прекрасным, потому что вы очень любите меня, я знаю…
Больше жизни! Больше счастья! Больше правды и Бога! Можно ли любить больше? Ты знала это.
Клавдия стала моей женой. Случилось чудесное: она стала моей женой. Давно ли я видел ее крошечной девочкой, и вот она моя на всю жизнь. Она пришла ко мне, когда я уже постиг всю глубину и всю боль, когда тело и душа дряхлели. Она воскресила меня. Что же это за чудо такое?..
Мы венчались ранней осенью, на нас глядели двусмысленно и шептались. Старик и юная девушка! Но что нам до этого? Мы-то знали, нас тайна великая и святая связала, и глаза наши были полны чистых и благодарных слез.
Нежная моя, глубоко любимая жена! Я навсегда помню твое святое «да», сказанное пред аналоем. Ты сказала «да», — ты закрепила решение Бога и судьбы.
VII
Сбылась мечта, наяву совершился чудесный сон. Давно-давно ждал я подругу, в одинокие ночи звал ее, неведомую. На моих глазах, час за часом расцвела она для меня. Ее светлые волосы похожи на волосы сказочной женщины, которая из-за моря приплыла к одинокому отшельнику. Ее глаза до сих пор молятся на невидимый образ, и от этого она кажется пришедшей на землю из Божьей страны.
Вот она ходит по комнатам, задумчивая и тихая, а кожа у нее прозрачная-прозрачная. Она сидит около матери, прижавшись головкой к ее руке, и потом идет ко мне и обнимает мою шею, припадает к груди, томится томлением непонятным.
Вот она останавливается посреди комнаты, не видя смотрит перед собой.
— А почему мы такие задумчивые? А почему мы остановились посреди комнаты? Кавочка?
Я целую милую голову. Клавдия вздрагивает и, очнувшись, жмется ко мне:
— Я забыла, зачем шла. Забыла…
Так идут дни. Как это больно — быть счастливым. Как больно. Что делать, как быть с таким огромным счастьем?..
— Сегодня я видела во сне воду. Вечером будет дождь…
Вечером небо покрывается тучами, и становится темно от ливня. Я трепетно обнимаю ее, я боюсь чего-то, как будто она принадлежит не мне.
— Клавдия, о чем ты постоянно думаешь? Ты всегда молчишь, ты никогда не расскажешь, что у тебя в душе… Мне страшно от этого, Клавдия!
Она, закутанная в шаль, прижимается ко мне. Дорогое мое существо! Вот уже пять месяцев, как ты моя. Может быть, я только во сне это вижу?..
— А почему мы, дорогая женушка, в окно так долго смотрим? Что мы видим там в темноте? Кавочка? Слышишь?..
Она медленно поворачивает голову. Глаза ее расширены, и лицо бледно. В стекло стучит сухой снег.
— У меня будет девочка. У меня будет мертвая девочка. Послушай тут…
Она берет мою руку и прикладывает к своему боку. Я чувствую, что там вздрагивает что-то трепетное, живое…
— Кавочка, родная моя!..
Я без конца ласкаю ее, бережно и любовно, я целую ее так, чтобы мои поцелуи были тихи и целомудренны. Мне жутко, холодное и больное предчувствие сжимает мое сердце. Мертвая девочка! Почему мертвая? У нас будет ребенок, маленькое, дорогое существо, которое мы будем любить без границ, потому что все происходящее с нами необыкновенно, совсем необыкновенно. О, это большая тайна — все, что происходит с нами.
Сменяется день за днем, давит огромное счастье, и тревога ни на минуту не покидает сердце.
За окном уже копошится огромная черная августовская ночь, и шум деревьев полон жалобы, полон страха перед близкой осенью. Клавдия одна любит ночью уходить в сад. Я умоляю ее не ходить, я хочу за нею последовать, а она, вскинув на меня глава, такие большие на похудевшем лице, говорит:
— Нет, не ходи со мной. Я хочу быть одна, я люблю быть одна…
Что же это? Я возвращаюсь в комнаты, хожу взад и вперед, высовываюсь в окно и, глядя в черную ночь, зову:
— Клавдия! Кавочка! Ты скоро домой? Иди же, радость моя!..
— Я сейчас, — отвечает она из глубины сада. Очень жутко шумят деревья. Уже начинают осыпаться листья.
Вот она приходит однажды из сада ночью. Лицо ее необычайно бледно. Я в испуге хватаю ее холодные руки.
— Я встретила в саду «белого человека», — говорит она. — Там, в аллее…
— Вздор! — кричу я. — Здесь не может никого быть! Сад закрыт со всех сторон!.. У тебя воображение, ты нездорова!..
Я беру лампу, обхожу весь темный сад. В глубине аллеи лампа от ветра тухнет, и я, охваченный внезапным страхом, возвращаюсь домой.
— Там никого нет, тебе померещилось, дорогая моя. Пойди сюда, мой маленький, глупый ребенок…
Я обнимаю ее крепко, крепко. Нет, никто не смеет, никто не отнимет ее! Она, вздрагивая, говорит шепотом:
— Я уж очень давно его не видела… Он пошел ко мне, а потом скрылся за деревом в темноте!
— Больше я тебя не пущу в сад ночью! Слышишь, моя дорогая?..
Уже пожелтели деревья. На траве лежат они цветными ворохами и от порыва ветра осыпаются с веток вместе с каплями от ночного дождя. Нам не нужно ехать в город. Нам здесь хорошо. Мать Кавочки привезла из города акушерку. Она уже несколько дней живет здесь. Мы ждем со дня на день.
Иногда Кавочку схватывают страшные боли, и она лежит обессиленная и бледная и слабо нам улыбается. Я не сплю, я, как безумный, хожу из комнаты в комнату, за дверью прислушиваюсь к ее дыханию.
VIII
И вот приходит эта страшная ночь. О, я никогда не забуду ее! И то, что произошло тогда, выжжено в моей памяти острым раскаленным клинком. Страшная, безумная ночь!
Весь дом полон воплем, стоном, отчаянной мольбой, безнадежным криком о помощи. Кричат стены, все предметы, весь насторожившийся, испуганный дом. Кричит огромная черная ночь, невидимое небо, все деревья, что мечутся и извиваются в невыносимой муке. Страшным голосом кричит мое облитое кровью сердце.
Это Клавдия стонет, вопит и мечется. Это моя дорогая, моя нежная, моя любимая подруга извивается от муки и молит о смерти. Это мое счастье — Кавочка — испытывает нечеловеческие страдания. За что, за что?
Я рву волосы, кидаюсь из комнаты в комнату. Я вбегаю в ней, но тотчас в страхе убегаю назад — я не могу вынести ее ужасного, искаженного лица и безумного взгляда, который она вонзает в мое сердце. Акушерка на бегу шепчет мне:
— Не пугайтесь, успокойтесь, может быть, Бог даст, все еще будет благополучно…
