На росстанях - Колас Якуб Михайлович

В памяти Лобановича осталась последняя исповедь еще у отца Николая. Это была простая формальность. Тогда неловко чувствовали себя и поп и учитель ведь они хорошо знали друг друга. Отец Николай накрыл Лобановича епитрахилью - поповским фартучком. На аналойчике лежал позолоченный крест. Несколько минут поп молчал, видимо только для того, чтобы продлить процесс исповеди.

- Грешен? - еще немного выждав, спросил поп.

- Грешен, отец Николай, - вздохнув, ответил Лобанович.

- Все мы грешные, один бог без греха, - заметил отец Николай и добавил: - Но покаяние снимает грех... Каешься в грехах?

- Каюсь.

Отец Николай еще немного помолчал.

- Прощаю и разрешаю... Целуй крест!

На этом и кончилась исповедь.

Как же выкрутиться из нынешнего положения? И почему инспектору вдруг потребовалось свидетельство как раз тогда, когда учитель на исповеди не был?.. Эге! Да это писарь Василькевич подложил ему такую свинью! Учитель не сомневался в справедливости своей догадки, хотя подтвердить ее ничем не мог. Мир не перевернулся и революция не произошла оттого, что он, Лобанович, к исповеди не пошел, а хлопот он себе нажил. "Оказывается, не приходится уклоняться от божеских и человеческих обязанностей", - иронизируя над самим собой, думал Лобанович. Остается одно - обратиться к отцу Владимиру, другого пути нет. Захватив предписание инспектора, Лобанович направился на другой конец села, к поповской усадьбе.

Отец Владимир, экономка, Виктор и Савка сидели за столом на веранде. Они только что пообедали. Экономка сразу же принялась убирать пустые тарелки. На столе оставалась одна только довольно вместительная чарка с невыпитой водкой.

- Опаздываешь, - заметил батюшка и приветливо поздоровался. Он уже был немного "под мухой".

- К вам я, отец Владимир, как грешник, которому раскаяние не дает покоя, - торжественно проговорил учитель. Отец Владимир порой уважал такой возвышенный стиль.

- А если грешник, то выпей эту чарку, - ответил батюшка и поднес учителю водку.

Лобанович почувствовал, что ему на руку веселое настроение батюшки.

- За ваше здоровье, отец Владимир! - сказал он, взяв чарку, и тут же выпил ее до дна.

На мгновение он остолбенел. У него захватило дыхание, едва не полезли на лоб глаза - в чарке был чистый спирт.

- Охо-хо! - наконец отдышался учитель.

А отец Владимир весело хохотал. От смеха слегка колыхался его живот под черной рясой.

- Ой, отец Владимир, чуть на тот свет не отправили меня без покаяния! проговорил Лобанович, вытирая глаза.

- А в чем тебе каяться? - спросил батюшка.

Вместо ответа учитель вытащил из кармана бумажку и протянул ее отцу Владимиру. Тот молча, с серьезным видом начал читать инспекторское предписание о присылке свидетельства, которое подтверждало бы, что учитель исповедовался и причащался. Лобанович не без тревоги следил за выражением лица священника. Прочитав предписание, отец Владимир с неопределенной улыбкой взглянул на Лобановича.

- Дурак! - презрительно проговорил он.

По выражению лица батюшки и по тону его голоса учитель понял, что "дурака" отец Владимир адресует инспектору.

- Вишь, он какой, больше, чем я, заботится о спасении твоей души! проговорил священник.

На веранде теперь, кроме учителя и отца Владимира, никого не было.

- Побудь здесь, а я сейчас, - сказал батя и. решительно направился в глубь своих апартаментов.

Спустя несколько минут он вернулся с увесистой книгой, напоминавшей с виду евангелие, с листом бумаги, чернильницей, ручкой и церковной печатью. Все это он молча положил и поставил на стол. Учитель с недоумением посматривал на батюшку, а тот некоторое время избегал глядеть на Лобановича. Наконец отец Владимир поднял глаза. Веселая и хитрая ухмылка пробежала по его мягким губам. Он молча пододвинул к учителю книгу с золотым тиснением, так похожую на евангелие.

- Вот смотри, - сказал отец Владимир. - Вероятно, ты подумал, что это евангелие? Между тем это том пушкинских произведений.

Батюшка минуту помолчал. В глазах у него блуждал веселый смех. Учитель смотрел на него и никак не мог догадаться, куда он гнет.

- В тысяча восемьсот девяносто четвертом году, - начал отец Владимир, приводили народ к присяге новому царю, ныне не совсем счастливо царствующему Николаю Второму. Несколько мужичков из моего прихода остались без присяги. Вот и приходят они ко мне на квартиру. Так и так, не управились, видите, присягнуть государю. По церковному чину к присяге можно приводить и дома на кресте и на евангелии. Крест у попа всегда на груди, а вот евангелия на ту пору дома не оказалось. Нужно было идти в церковь, а церковь на другом конце села. Как тут быть? Выручил меня вот этот том Пушкина. Положил я на него крест и привел своих мужиков к присяге... Что, здорово?

Отец Владимир захохотал, а затем добавил:

- Все это одна формальность.

Он сел за стол, взял лист бумаги, положил его на "Русское слово" и настрочил учителю свидетельство, которого добивался от него инспектор, подписал, а подпись скрепил церковной печатью.

- Ну вот и все готово! Посылай своему опекуну и успокой его совесть.

- Хороший вы и умный человек, отец Владимир! Дай боже больше таких!

Довольный и радостный, что удалось избежать неприятных хлопот и объяснений, возвращался Лобанович в школу. Поравнявшись с волостным правлением, он пренебрежительно глянул на окна квартиры писаря и мысленно произнес по его адресу:

"Эх ты, черносотенная жила!"

XI

Вскоре пришло из дирекции народных училищ Минской губернии предписание учителю прибыть с учениками в гребенскую школу на экзамены. Сообщалось, что председателем экзаменационной комиссии назначается один из преподавателей соседнего городского училища. Лобанович с удовлетворением принял весть об экзаменах: чем скорее он освободится от работы в школе, тем лучше. Особенно радовало его то обстоятельство, что экзаменатором назначен не инспектор народных училищ, сухой и бездушный чинуша, а преподаватель, работавший в свое время учителем начальной школы.

Рано утром того самого дня, на который были назначены экзамены, пароконная подвода подъехала к верханской школе. Просторная колымажка была щедро застлана соломой. Часть учеников, учителя Антипик и Лобанович уселись на подводе. К ним присоединился и сын отца Владимира Виктор, которому захотелось побывать на экзаменах, послушать и посмотреть, как подготовлены ученики. Лобанович чувствовал, что экзаменуются не только его ученики, но и он сам. За воспитанников своих он не боялся - они подготовлены более чем хорошо.

До Гребенки около двенадцати верст. Дорога вначале шла полем, а затем повернула на мостик через речку Усу; дальше, почти до самой Гребенки, ехали старым, дремучим лесом.

Утро выдалось тихое, ясное, теплое. Не доезжая до речки, все слезли с подводы, чтобы постоять на мостике, полюбоваться двухэтажной мельницей и струей воды, падавшей вниз с запруды, с высоты нескольких саженей. Под мостиком имелся шлюз, через который время от времени пропускали плоты. Лобанович потом часто ходил сюда на прогулку. Интересно было наблюдать, как плотогон, стоя в головной части плота, загонял в бревно бусак [Бусак - шест с насаженным на него металлическим острым крюком] и налегал на него всем телом, чтобы удержаться на плоте. Головная часть плота, сползая со шлюза, торчком спускалась в глубокий омут, выбитый течением, и тогда плотогон по самую грудь погружался в воду. Быстрое течение выбрасывало голову плота вместе с плотогоном на ровную и спокойную гладь реки.

- Можно было бы побыть здесь и дольше, если бы не экзамены, - сказал Лобанович. - Айда, хлопцы, в дорогу!

И весь кружок путешественников поспешил дальше. Подвода стояла за мостиком и ждала их.

Дорогу через лес проехали незаметно. Настроение учеников было приподнятое. Волновался немного и сам учитель, но не показывал этого и старался подбодрить своих воспитанников. Самым спокойным среди ребят и самым рассудительным был Минич. Теперь его не смущало то, что он на целую голову выше своих товарищей; парень весело улыбался, шутил. Ученики шли как попало. Девочки держались своей компании, а пареньки своей. Если кто начинал отставать, того сажали на подводу.