Глухие бубенцы. Шарманка. Гонка (Романы) - Бээкман Эмэ Артуровна

— Флер, — говорит кто-то из мужчин, — у него не было при себе оружия, не говоря о бомбе.

— Дорогие друзья, его забросил сюда случай! Я так и думала! — радуется Флер.

— Флер, не торчи на виду, — доносится хриплый голос откуда-то из темноты.

— Эрнесто, я прошу тебя, время позднее, и с неба смотрят одни лишь звезды, — не двигаясь с места, примирительно говорит Флер.

— Делай, как знаешь, — ворчливо раздается в ответ.

С души спадает тяжесть, когда слышу, что эти до сих пор молчавшие мужчины умеют разговаривать.

— Но ведь замечательно, что кто-то заблудился и попал сюда! — озорно восклицает Флер, и голос ее эхом отдается в темноте.

— Лично меня это не радует, — считаю я нужным вмешаться.

— Очень мило, выходит, равновесие сохранено, — произносит Флер. — Гармония складывается из приятия и неприятия с небольшой дозой приправы.

Кто-то из мужчин смеется сквозь зубы.

Вероятно, я кажусь им бестолочью, однако не стыжусь этого.

— Мне бы хотелось какой-то ясности, — говорю я громко, так, чтобы услышали и затаившиеся во тьме мужчины. Улавливаю в своем голосе нотку непоколебимого спокойствия. Может, это просто-напросто продолжение фантастического фильма и я снова вжился в роль?

— Ясности! — Флер разражается смехом, простирает руки к небу, ее пышное одеяние развевается. Смех обрывается. С поднятыми вверх руками, словно благословляя меня, Флер говорит мужчинам — Даруйте ему жизнь, это редкостный экземпляр, прямодушный и упрямый.

Вероятно, у этой женщины давно не было возможности посмеяться над кем-нибудь.

— Он не может ни находиться здесь, ни уйти отсюда, — бормочет кто-то за моей спиной.

Костер потух, лишь угли еще тлеют. Мужчины чуть придвинулись ко мне и к Флер. Я различаю их фигуры. Могли бы подойти и поближе, при свете дня я все равно никого бы не узнал.

— А как же быть человеку? Находиться не может и уйти не может, — Флер поспешно хватается за брошенную кем-то фразу. — Рано или поздно мы все поймем это. А он может убедиться в этом уже сейчас, на собственной шкуре. Кстати, как тебя зовут, не сломаем ли мы язык, произнося твое имя?

— Не могу представиться, руки связаны.

Один из мужчин проявляет невероятную любезность и освобождает мои запястья от сжавшего их провода.

С трудом протягиваю к костру правую руку, в которой едва пульсирует кровь. Называю себя и застываю в позе человека, просящего подаяние.

Темные фигуры гуськом проходят мимо меня, пожимают руку, и я слышу разные голоса и череду имен: Уго, Эрнесто, Жан, Майк, Фред.

Флер — последняя, я жду прикосновения ее пальцев. Но этого не происходит. Женщина сует мне в ладонь плоскую флягу и приказывает:

— Выпей до дна и выспись как следует.

остаточно было открыть на момент глаза, и пронзительная синева неба ударила мне по нервам. Режущая боль яркого света разъедает глазные впадины, проникает в мозг, в затылке начинает пульсировать. Дышать мучительно, я стону и хриплю. Сую руки под мышки и сворачиваюсь клубком, подтягиваю колени к подбородку и превращаюсь в живой комок. Почти такой же, как в детстве, когда я решил изведать жизнь полярного исследователя и попытался провести ночь в пещере, выдолбленной в сугробе. Домашние бродили по саду, лучики света от карманных фонариков плясали в густом снегопаде. Я был Амундсеном, и мне не было до них дела, покуда они с проклятиями не вытащили меня за ноги из снежного домика и не погнали в комнату. В тот поздний зимний вечер было в равной степени много как шума, так и горячего чая с малиновым вареньем.

Здесь, во всяком случае, дьявольски жарко.

Мне придется потрудиться, чтобы направить мысли в определенное русло.

Не хочется вспоминать вчерашний вечер, но я должен нащупать хоть какую-то нить.

Плоская бутылка виски, которую протянула мне Флер, была с одного боку вогнутой, с другого выпуклой, подходящий сосуд, чтобы носить его в потайном кармане, ближе к телу. Я не стал упираться, на всякий случай проявил послушание и отвинтил пробку. Припомнив свой старый трюк, я действовал с достаточной ловкостью. Запрокинув голову, поднес бутылку ко рту под нужным углом, и виски с бульканьем полилось в рот. Раздались жидкие аплодисменты. Я вливал в себя огненную жидкость, как ни странно — из горла не вырвался водопад искр; правда, я думал, что, как только пустая фляга выскользнет из моих рук, я тотчас рухну на землю. До сих пор я проделывал этот трюк только с лимонадом. Теперь выбора не было. Бутылка помогла выиграть время. Мне хотелось завалиться спать, и спать долго и крепко, без сновидений. Я должен был любой ценой освободиться от безумия этого дня. Большей частью, очнувшись после глубокого сна, мне удавалось позабыть о мучивших меня проблемах, они, казалось, сходили на нет. Хотелось, чтобы и сейчас было так. Но я боялся бессонницы. Очевидно, виски пришлось кстати, чтобы отдать швартовы и, подобно черному кораблю, покачиваясь, отплыть в темное море. Сон — как ветер в паруса. Я одолею свои беды, привык я внушать себе накануне тяжелых для меня дней. Я закалил себя трезвой предусмотрительностью: утром может обернуться и похуже, поэтому надо быть отдохнувшим, сильным и ко всему готовым.

Заливая в горло виски, я не забывал о тех, кто разбил и сжег мой планер. Им тоже требовалось время, чтобы прийти в себя; прояви я нетерпение, это вынудило бы их с бухты-барахты принять поспешное решение. Они понимают, что человек, опорожнивший бутылку виски, — пусть даже такой тренированный и спортивный, как я, — всю ночь будет находиться словно под наркозом. Им не придется приставлять ко мне охрану. Тот, у кого ноги стали как ватные, не станет бродить в кромешной тьме по карьеру, чтобы выведать тайну и попытаться бежать. Огромный каньон, если в нем не уметь ориентироваться, — по сути, узкая камера. Сделаешь шаг и столкнешься с неизвестностью, как будто перед тобой решетка. Я должен тайком начать исследовать вертикальные стены карьера, чтобы найти место, где легче всего взобраться наверх. К тому же надо запастись водой и продовольствием. У меня нет карты этого района, а мой компас поглотил огонь. Придется рассчитывать на то, что сумею выудить у этих людей сведения относительно плоскогорья. Плутая наугад, далеко не уйдешь.

Голова раскалывается. Я осторожно переворачиваюсь на живот, вытягиваю уставшее от непривычного положения тело, широко раскидываю руки и ноги, теперь я целиком слился с землей. Глядя сверху, можно было бы подумать, что человек вылез из своей оболочки, оставив ее лежать на земле.

Я собираюсь с силами, даю глазам еще на какое-то время отдых, затем поднимаюсь и иду. Чтобы увидеть, узнать, оценить обстановку и начать действовать.

Я встаю на колени, я уже знаю, что за земляным валом находится маленькое, образовавшееся на месте кратера озеро, вода в котором выше уровня земли. Поодаль в небо поднимается изрезанная поперечными рубцами стена карьера, над ее краем я видел кроваво-красную полосу заката. Наваждение! Гигантская стена, на которой угадываются уступы бывших выработок, и сейчас, с наступлением утра, багровая! Я поднимаюсь на ноги. Размеры каньона головокружительные. За холмистой равниной во все стороны тянутся участки, земную кору которых долбили, возможно, в течение веков, более далекие из них тонут в знойном мареве. Однако не только освещенная солнцем стена, но и весь карьер пугающе огненного цвета. Мое сердце начинает тревожно биться. Нет крыльев, чтобы улететь из этого огромного оврага. Странно, в данный момент мне кажется невероятным счастьем привычная ходьба по земле, когда под ногами шелестит пожелтевшая трава позднего лета, а взгляд прикован к синеющей на горизонте полоске леса. Чувство подавленности растет. Светлое небо над головой такое недосягаемое, словно я смотрю на него со дна колодца. Хоть взывай о помощи.

— Роберт, — слышу я тихий голос.

Флер сидит на камне подле вчерашнего костра, концы ее желтого платка топорщатся на затылке, как лопасти пропеллера. С сияющим лицом она вертит головой, словно кокетливая девчонка, которая хочет похвастаться своими ленточками. Мое же внимание привлекают горные ботинки Флер и ее короткие парусиновые брюки. Деловая одежда женщины вселяет в меня смутную надежду. Может, она хочет быть моим проводником?