Схватка со злом - Блантер Борис Михайлович

Еще десять минут… Улица, поворот — и машина затормозила.

— За углом, третий от края, — зачем-то понизил голос парень. — Ни пуха ни пера, начальник.

Печкин хлопнул дверцей и, сутулясь, зашагал навстречу ветру.

Старичок с козлиной бородкой недоверчиво осмотрел рослого, чернявого человека.

— Сапогов я, мил друг, не шью, не выучился.

— Да как же, папаша, — оперуполномоченный старался улыбнуться поласковей, — меня ж к тебе посылали. Бабку я тут одну встретил, — солгал он.

— Бог с тобой, — стоял на своем Никифор, — не могу. Да ты не печалуйся, сапожников здесь много. Вон через избу дед Митрий живет, он стачает. Ежели, конечно, кожа у тебя имеется, — добавил старик.

Поблагодарив хозяина, Печкин вышел. Он понимал, что бродить по сапожникам глупо. Сапоги и туфли, сшитые из ворованной кожи, продают через вторые, третьи руки. «Ладно, — утешил он себя, направляясь к такси, — кончик ниточки от Губина есть. Теперь надо найти ниточку от завода к Губину».

Шофер его не расспрашивал. Несмотря на словоохотливость, парень все-таки разбирался, о чем можно говорить, о чем нельзя.

На другой день Печкин побывал на «Красном кожевнике». Вместе с собаководом, работником заводской охраны, долго ходил по цехам, присматривался.

— Псы твои сейчас на цепи? — спросил Казарина оперуполномоченный.

— На проволоке бегают. На ночь спускаю.

Высокий, худощавый, с военной выправкой, собаковод был сдержан, показывал свое хозяйство спокойно, с достоинством.

Забор поверху опутан ржавой металлической колючкой. Овчарки предупреждающе рычат, собирая в гармошку черные клеенчатые носы. Острые клыки не вызывают желания познакомиться с ними поближе.

Этот путь для вора явно исключался. Оставалась проходная. Но через нее много не вынесешь. Кроме того, помимо вахтера, там почти всегда сидел Казарин. Машины с готовой обувью, зная о хищениях, самолично проверял начальник охраны.

— Как вы думаете, — Печкин чуть приотстал, закуривая, — каким образом можно вынести кожу с завода?

Казарин виновато улыбнулся, пожал плечами.

— Если б знать, Михаил Прохорович! Собаки к забору не подпустят, тут я ручаюсь. А проходная, сами видели… Одна надежда на вас, а мы уж с ног сбились. Просто ума не приложу — кто и как…

Вернувшись к себе в отдел, Михаил Прохорович еще и еще раз продумал свою задачу со многими неизвестными. Против Губина улик пока нет. Старичка из Лыскова тоже голыми руками не возьмешь — кожа-то давно перепродана. Раньше срока его и трогать нельзя — вспугнешь. Единственно верное: не спускать глаз с главаря, следить за каждым шагом. Если не он на завод, так к нему с завода должен кто-нибудь прийти…

Но Губин был хитрее и осторожней, чем предполагал даже Печкин, отдавая должное опыту и уму рецидивиста.

Из дому Губин уходил редко и неохотно. Когда надоедало сидеть одному или видеть опостылевшие лица близких, брел в ближайшую «забегаловку». Водку приносил с собой и, вылив ее в пиво, неторопливо потягивал крепкую желтоватую бурду. Пил обычно возле окошка, ощупывая твердыми, подозрительными глазами прохожих. В разговоры ни с кем не вступал. Как и все алкоголики, почти не закусывал. И в какое время он снова появится дома — никто не знал.

Бесшумно открыв дверь своей комнаты, Губин остановился. В серой паутине сумерек чернели две человеческие фигуры. Резко сунув правую руку в карман, он повернул выключатель. Лампа осветила громоздкую старомодную мебель. На диване у стола сидели жена Анна и ее двоюродная сестра Нина Баранова.

— Повадилась… — хмуро проронил Губин. — Делать тебе нечего.

Женщины молчали.

— А чего в темноте, как совы, сидите? — продолжал он. — Секреты завели?

— Да какие там секреты. Сумерничаем, — с досадой отозвалась жена.

— Ладно, — буркнул Губин примирительно. — Пойди, Аннушка, чайку нам сготовь.

— После водки на чай потянуло? — удивилась Анна. — Или уже и мне верить перестал, старый черт?

— Иди, коли говорят, — выпроводил Губин жену.

Он облокотился на спинку стула, посмотрел в глаза Барановой зло и пристально. И хотя Губин еще не произнес ни слова, она покорно опустила голову. Верткая, злая на язык, уже побывавшая в тюрьме, она теперь напоминала собаку, которая ожидает побоев хозяина.

— Шикарно живешь, — начал Губин тихим, недобрым голосом, — разоделась, в дорогие кабаки мужиков водишь. Молчи! Видели тебя… Ты что, на свою зарплату кочегара так развернулась? Ну? — Ребром ладони он хлестко ударил ее по лицу. Баранова едва удержалась на диване, но не решилась даже приложить руку к ушибленному месту. — Помни: завалишь меня по своей бабьей глупости — на дне моря сыщу. Я тебе почему позволил бывать здесь? — заговорил он спокойно, уже разрядив накопившийся гнев. — На заводе не работаешь — раз, Анне ты сестра — два. Не подкопаешься. А ты?!

— Николай Иваныч, — заторопилась Баранова, со страхом ожидая вторую затрещину, — ошиблась. И вот те крест…

— Крест, — передразнил Губин. — Как бы я на тебе крест не поставил. Сосновый. Деньги трать с умом, а коли своего нет — меня слушай. Рестораны брось. Дочки твои бегают грязные, рваные, старшая куски собирает. Прекрати! Ты кто есть? Честная советская труженица.

Женщина попыталась улыбнуться распухшими от удара губами.

— Не скалься. Чтоб такой и была. С виду. Ну? — Он помолчал, усмехнулся: — Зови Анну, у нее чай не вскипит, покуда я занят.

Баранова облегченно вздохнула и отправилась на кухню.

Поезд «Москва — Тбилиси» приближался к перрону. Паровоз, отфыркиваясь белыми клубами пара, замедлял ход. Уже были видны встречающие. Несмотря на зиму, лица их сохранили оливковый загар. Порывистые, как и все южане, они махали платками, букетами, старались заглянуть в окна. Некоторые торопливо сверялись с узкими телеграфными ленточками на почтовых бланках: не подвела бы память, не перепутать бы номер вагона.

Поезд остановился. Пассажиры, встречающие, носильщики, вещи — все слилось в один пестрый поток, который медленно поплыл в город.

Женщина в зеленой юбке и красной шелковой блузке под расстегнутым макинтошем остановилась у газетного киоска. Она легко донесла два объемистых чемодана и теперь нетерпеливо постукивала каблуком по асфальту. Когда народ схлынул, ее отыскала приятельница, ехавшая в другом вагоне этого же поезда. Маленькая, сухонькая, с тощей косичкой, собранной в пучок на затылке, та подходила, боязливо оглядываясь. Темные пряди ее волос уже кое-где прострочила седина.

— Все в порядке, Тома? — спросила она шепотом.

Молоткова посмотрела с насмешливым сожалением на свою невзрачную спутницу:

— В порядке, в порядке, — уверенным голосом сказала она. — Бери, Зина, вещи, потопали.

Женщина без труда подняла и сунула подруге чемодан, будто в нем ничего и не было. Шагая по залитой солнцем улице, Молоткова начала поучать:

— Сейчас я тебя привезу на квартиру, помоешься там, отоспишься, а мне нужно полезных людей повидать. К вечеру у нас все прояснится. Поняла? Я за день скручу дела, а ты завтра с утра — на вокзал за билетами. Нам болтаться здесь попусту и милиции глаза мозолить нечего. Да не оглядывайся, Зинка, будь ты понахальней…

…А через три дня обе женщины снова сидели в купе скорого поезда, теперь уже с надписью «Тбилиси — Москва» на белых эмалированных табличках. Чемоданы подруг заметно потяжелели. Молоткова довольно улыбалась, мурлыкая себе под нос какой-то примитивный мотивчик, а Зинаида Венкова по-прежнему то и дело испуганно вздрагивала, с опаской всматриваясь в каждого пассажира. Несмотря на заверения приятельницы, ей везде чудились сотрудники уголовного розыска. Как же она, тихая, робкая, не склонная к авантюрам, могла ввязаться в эту рискованную поездку?

Была у Венковой заветная мечта: купить на окраине Горького домик в две комнатки с кухонькой. Маленький, скромный, свой. С геранью и столетником на подоконниках, с белой, гладко струганной лавочкой у крыльца. И хотя зарабатывала Зинаида не так уж много, стала она копить. И мужа своего, шофера, уговорила. В последнем себе отказывали, а урывали от каждой получки. Рубль к рублю, трешница, к трешнице — и за несколько лет собралось у Зины десять тысяч. Ни от кого она этого не скрывала, наоборот, даже гордилась своей бережливостью.