Лунная радуга. Этажи (Повести) - Авдеенко Юрий Николаевич

Я взял со стола бутылку, стал разливать вино в рюмки. Оно бежало темной густой струйкой. И струйка изгибалась от края к краю и, наконец, выскользнула за пределы рюмки. И тогда я понял, что рука у меня дрожит. И Лиля поняла это. К ней вернулся прежний цвет лица. Она улыбалась. Я поставил бутылку. И обнял Лилю. И она потянулась ко мне, словно давно ждала этих объятий.

…Лиля выключила свет. С дивана я видел узкую шкалу приемника. Она мерцала маняще, загадочно. Негромко играла музыка. Я спросил:

— Ты любишь меня?

— Глупый, — сказала Лиля. — Давно… Но поняла это только в Ленинграде.

— Ленинград — хороший город… — сказал я.

— Я глупая, — самокритично заметила Лиля.

— Ну и пусть. Ты красивая…

Музыка заполняла комнату. Тихая, нежная…

Лиля сказала:

— Я люблю слушать музыку и читать хорошую прозу. Мне кажется, что когда-нибудь писатели будут писать прозу для музыки. Представь, мы с тобой в Ленинграде, в концертном зале. На красивой бумаге, красивым шрифтом напечатан рассказ или поэма в прозе.

— Почему в прозе?

— Я не люблю стихи. Слушай дальше… Мы сидим в удобных креслах, читаем текст…

— Официанты разносят пиво, — мечтательно замечаю я.

— Не перебивай… Музыка звучит вначале громко. Потом она стихает. На первое место выступает литературный текст. В какой-то момент свет начинает гаснуть. Он делается таким слабым, что читать дальше становится невозможно. Это значит, пришла пора музыки. Можно закрыть глаза и сидеть просто слушать… Улавливаешь?

— Улавливаю, — сказал я. — Ты пахнешь земляникой.

Пирамида Хеопса

Лиля с сожалением опустила топор и, тряхнув головой, сказала:

— Пирамиду Хеопса этот старичок не осилит…

— Я пойду в автопарк, — сказал я. — Мы вставим ему зубы.

Прохладный апрельский вечер белесым туманом подступал к самому сараю. И казалось, что сарай стоит на краю кручи, что дальше пропасть, заполненная облаками. Очертания дома, различимые справа, метрах в пятнадцати, были совсем робкими. И желтые окна висели над землей, словно парашюты.

Крутая горка пиленых дров доходила чуть ли не до крыши сарая. Она была темнее, чем все остальное. И от этого лицо и волосы Лили казались особенно светлыми. Она стояла в кожаной куртке и в брюках. Ни шапки, ни платка на голове. Она зря остригла волосы в Ленинграде. Короткая прическа делала ее старше.

— Не нужно идти в автопарк, — сказала она. — Я возьму топор у соседей.

Ушла в туман. А я присел на чурбак. И куча дров сделалась еще больше. Она и в самом деле напоминала пирамиду. Конечно, маленькую. Такую не нужно строить двадцать лет. И каждые три месяца менять по сто тысяч рабочих. Но все же это была пирамида. Древняя геометрическая фигура. И я подумал, что чудес света знают семь: пирамида Хеопса, сады Семирамиды, храм Артемиды Эфесской, статуя Зевса Олимпийского, Галикарнасский мавзолей, колосс Родосский и Александрийский маяк. Будет ли восьмое чудо света? А может, оно уже есть.

И восьмое и девятое… А узнают люди об этом лет через сто. Может, нужно время, чтобы без ошибки определить, что чудо, а что нет… Жаль, человеку отпущено мало лет. А что было бы, если бы люди жили лет по триста? Наверное, не пришлось бы сейчас колоть дрова. Значит, природа где-то промахнулась, если человек должен умирать именно в том возрасте, когда он чему-то научился…

А как же с чудом?

— Вот, — сказала Лиля.

Колун, ухнув, вонзился в дерево. Чурбак, словно разинув рот, разделился на две белые половинки.

— Клюнула я его, — сказала Лиля.

Она подала колун. Добротный, тяжелый, с хорошо набитой длинной ручкой.

Дрова пахли сосной. И ноздри Лили раздувались, когда она вдыхала этот запах, таская колотые дрова. Она складывала их в сарай. Снова приходила ко мне. Я махал колуном до боли в пояснице…

— Разогнись… — сказала она. — Вот тебе сигарета. Присядь и отдохни. А то соседи скажут, что я безжалостно эксплуатирую солдатский труд.

— Объясни им, что я колю дрова только потому, что люблю тебя.

— Они и сами это понимают. Но говорить все же будут.

— Нам остается посудачить о соседях. И мы будем квиты.

Она отрицательно покачала головой.

— Судачат от скуки. А мне с тобой не скучно.

Темнело. Туман становился плотнее. И под ногами хрустел ледок. Колун хорошо знал свое дело. Чурбаки трещали…

Человек вышел из тумана. Я увидел его в двух шагах от себя. На нем была такая же кожаная куртка, как и на Лиле. Он спросил:

— Ну что, друзья? Устали? Дайте старику косточки размять.

Донской взял у меня колун. Разрубил чурбачка три-четыре и весело сказал:

— Хорошего понемножку. А теперь пошли… Я накормлю вас варениками с творогом и сметаной. Настоящими украинскими варениками.

— Фирменное блюдо, — сказала Лиля. — Пальчики оближешь…

Я поблагодарил и сказал, что поужинаю вместе с ротой. Но полковник засмеялся и заверил, что таких вареников на роту не наготовит никакой повар.

— Это почти искусство, — шутливо пояснила Лиля.

— Она все время подкалывает меня, — пожаловался полковник.

— Нет. Правда, папа, я говорю на полном серьезе.

Мы пришли в дом. Пока я мыл руки, Донской снял куртку и остался в коричневом свитере.

— Полотенце возле выключателя, — не поворачиваясь, сказала Лиля. Она стояла в другой комнате возле зеркала, поправляла прическу. Полковник вынул из шкафа прозрачную клеенку и накрыл ею стол. Расправляя ладонью изгибы клеенки, он сказал:

— Давно ловлю себя на мысли, что родился поваром. Трудно представить, до чего люблю готовить.

— Я тоже, — сказал я. — Даже торт «Наполеон» сделать могу.

Полковник хитро посмотрел на меня. Сказал:

— У нас с тобой общие симпатии…

— Это очень удобно — иметь общие симпатии с начальством.

— Два таких остряка в комнате… Аж страшно! Сделайте одолжение — помолчите за ужином.

— И не подумаем, — сказала Лиля. — За этим столом уставы не писаны…

— Уставы — штука нужная. Правда, Игнатов?

— Нужная… В общем не знаю, — неопределенно ответил я.

— А что ты знаешь? — спросил Донской. — Кто ты такой, знаешь? В чем твое призвание, знаешь? Как жить дальше будешь, знаешь?

— Папа, чего ты к нему пристал? Давайте кушать…

— Одно другому не мешает, — возразил Донской. — Тебе, вероятно, приходилось слышать такое выражение: «Он создан, чтобы быть инженером», «Он рожден, чтобы быть артистом». А ты убежден, что создан быть журналистом? Я лично сомневаюсь… Смотри, сколько вокруг интересных дел, людей… А тебе и в голову не пришло послать в окружную газету хотя бы небольшую заметку.

Мне нечего было возразить.

Нечто подобное на днях высказывал Мишка Истру. И даже больше этого. Он прослышал, что в штаб пришли разнарядки из военных училищ.

— Славка, имей в виду.

Лицо без улыбки, неподвижное. Ни одной морщинки, а они вопреки всему очень украшали Мишкину физиономию. Делали ее живой, обаятельной.

— Ты когда-нибудь собирал грибы?.. Идешь, торопишься. Глаза, как загнанные зайцы, по земле бегают… Результат? Пустота в корзинке. А сзади настоящий грибник идет, не спешит. Ко всему присматривается. Тут белый. Там подосиновик… А ты чуть на них не наступил. И не заметил… Длинная аналогия, но я уже к сути подбираюсь. Мне кажется, что люди мимо многого проходят из-за невнимательности… Мимо призвания, мимо счастья, мимо любви. Я и сам такой… Но я был бы плохим тебе другом, если бы не подсказал, в чем твое призвание. Вдруг я ошибаюсь, то не обижайся. Договорились?

Я кивнул.

— Писарь Парамонов похвалился, что пришли разнарядки в отличные училища… Эти девять месяцев убедили меня, что ты не прогадал бы, поступив в офицерское училище. Не перебивай меня. Я знаю, что ты скажешь… Журналистика, литература… Видишь ли, если у тебя есть искорка, то офицерское звание ей не помеха. Наоборот, солдатская жизнь с ее амплитудой — от подвигов до анекдотов… Нет, честное слово, это клад. Характеры, истории…