Под горой Метелихой (Роман) - Нечаев Евгений Павлович

Пусто в доме, страшно одной. По ночам всё кажется, что кто-то ходит под окнами. Может быть, воры, — у магазина сторожа нет, за дверью и левой половиной дома поручено присматривать колхозному конюху. Раз в книге записку нашла: «Убиралась бы ты подобру- поздорову откуда приехала». И подписано: «Комсомолец». Решила показать записку Николаю Ивановичу, а по дороге раздумала. Вместо того чтобы к школе направиться, повернула к озеру, присела у корявой старой ветлы.

Осень позолотила опушку леса, на том берегу бродит артельное стадо. Пастух — татарин Мухтарыч — сидит у костра. Привалился спиною к дереву. Временами ветер доносит с той стороны тягучий напев. Это поет старик. Слов не понять, да их, кажется, и нет совсем: Мухтарыч тянет один звук без конца и начала.

Вода в озере посветлела, на большой глубине просматриваются опутанные водорослями камни. Вот стайка небольших рыбешек. У них видны только синеватые спинки. Левее и глубже медленно передвинулось что-то темное. Рыбешки брызнули в разные стороны серебристыми каплями. Щука затаилась у черной коряжины.

Никогда не видала Маргарита Васильевна так близко от себя живую щуку, а сейчас почему-то подумалось, что и щука видит ее. Посматривает тусклым недобрым взглядом. Ждет. А рыбешки опять собрались возле длинного стебля кувшинки.

Маргарита Васильевна бросила камешек в воду. Снова искристые брызги. Вспыхнули и погасли. Щука осталась на месте. Потом нехотя шевельнула хвостом, ушла.

«Почему так устроена жизнь? — думала Маргарита Васильевна. — Всюду хищники. Сколько страшных смертей. Дуняшка, Верочка…»

Долго сидела у озера Маргарита Васильевна, пытаясь разобраться в том, что ее окружает. Наконец решила — лишняя она здесь и никому не нужна.

— Никому! — вслух повторила Маргарита Васильевна. — И это в неполных тридцать лет. Не нашла себе места в жизни. Ну, а дальше что?

И дальнейшее рисовалось мрачными красками. Вот уедет она из деревни, а в городе назовут дезертиром. Да там никто ее и не ждет, от матери и отчима так ни одного письма и не было. Живы они или нет — Маргарита Васильевна не знает. С Верочкой так хорошо было, — она умела взбодрить, заставляла думать, искать. В мечте, в поиске человек меняется, становится выше и от этого видит не только то, что у него под ногами, что было вчера и неделю назад; он смотрит вперед.

Вспомнились слова Николая Ивановича: «И мне нелегко, не думай, что всё это просто». Теперь ему еще тяжелее.

Николая Ивановича сменила Улита. И опять явственно послышались взволнованные слова Верочки: «Вот как надо любить, Рита! Ты бы поверила?»

Чтобы верить в чужую любовь, надо самой испытать ее, а у Маргариты Васильевны и этого не было. Какая она — любовь? Наверно, в этом и есть само счастье. Тогда человеку тепло. Он не один. Самая маленькая радость на глазах вырастает в большую, — ведь ее одновременно двое нашли. Как это хорошо — находить друг для друга радость. От этого каждый день будет светел и не окажется прожитым зря, не оставит горького осадка.

Полюбить бы человека сильного, волевого, который помог бы и самой стать сильнее, упорнее… Вот такого, как Николай Иванович. Его полюбить!

«Так ты же любишь его! — сказала сама себе Маргарита. — Давно любишь и боишься в этом признаться. Даже себе боишься сказать об этом.

Он такой сильный, — думала Маргарита Васильевна. — А сейчас ему одному тяжело. Как же я раньше не видела этого! Надо ему помочь».

В тот же день на двери клуба было вывешено объявление: «Репетиция драмкружка состоится завтра в четыре часа».

Первой к назначенному часу явилась Нюшка. Она была чем-то взволнована.

— Я вчера еще думала к вам забежать, — озираясь по сторонам, шептала она на ухо Маргарите Васильевне, — Что это Артюха на вас наговаривает?

— Артемий Иванович?

— Ну да. Зашла я вечор в правление — отец посылал к Роману Васильевичу узнать, не будет ли лошади в Константиновку съездить, матери что-то нездоровится. Ну вот, зашла я туда, а к председателю дверь неплотно прикрыта. Слышу, Артюха и говорит Николаю Ивановичу: «Давно, говорит, собирался сказать я вам, Николай Иванович: плакали государственные денежки! Ну что это за работа? „Обмен книг с двенадцати часов до восьми вечера. Выходной день — пятница“. Разве этого требует на сегодняшний день наша социалистическая деревня? И происхождение, говорит, у нее не наше, не пролетарское». Это про вас. «Какая, говорит, от нее польза? Да и книгочтеев-то не ахти как много в деревне, а она — бог уж с ней, пусть уезжает. Такие не приживутся у нас».

— И что же ему Николай Иванович ответил? — с дрожью в голосе спросила Маргарита Васильевна.

— А он сказал: «Не клеится пока у нее, так и Москва не сразу строилась. Напугана она всем, что у нас тут произошло. Поставьте себя на ее место. А лучше бы помогли ей по-настоящему». Вот что он ответил. Жалеет он вас, Николай Иванович, А Козел вредный, это уж всем известно.

Удивился потом Николай Иванович, когда перед Октябрьскими праздниками пригласили его комсомольцы на генеральную репетицию. Все роли были выучены отлично, а лучше всех Улита сваху играла. И костюмы где-то достали, парики, бороды.

— Какие же вы молодцы! — хвалил потом комсомольцев учитель. — И когда подготовить успели? Да мы с вами теперь и настоящих артистов за пояс заткнем!

— Маргарите Васильевне спасибо надо сказать! — отозвалась Нюшка. — Она это нас назло всякой контре взбодрила.

Расходились из клуба поздно. Все вместе дошли до ворот дома, где жила Маргарита Васильевна.

И Николай Иванович тут же был, шутил, смеялся со всеми. Очень уж он остался доволен, что так хорошо подготовились к празднику комсомольцы. От калитки учитель ушел последним, а Маргарите Васильевне хотелось, чтобы он еще постоял хоть немного. Ведь когда он рядом, всё как-то вокруг меняется: и избы мужицкие, и сама деревня, и леса окрест кажутся не такими угрюмыми.

«Неужели это и есть любовь?» — спрашивала себя Маргарита Васильевна и боялась признаться, что любит учителя, любит давно. А он, видно, просто жалеет ее, как Нюра сказала. И Маргарите Васильевне вдруг стало грустно.

Николай Иванович так ни о чем и не догадывался. Теперь, вспоминая ту страшную ночь, когда Володя Дымов, спасая учителя, сам подвернулся под бандитскую пулю, Маргарита Васильевна как будто пережила всё заново.

Она плохо помнила, как добежала в тот раз до школы. И вот она у саней. Нюра Екимова судорожно ухватилась за ее руку, что-то шепчет бессвязное. Потом сани тронулись, свернули в проулок. А Николай Иванович так и остался стоять возле крыльца, без шапки, в шинели, наброшенной на плечи, и ветер трепал его волосы. Маргарита Васильевна подошла тогда к нему, заглянула в лицо и сказала одними губами:

— Вам надо отсюда уехать. Иначе… иначе еще будет гроб! Я не вынесу этого…

Учитель не понял. Она еще что-то лепетала, говорила, что не оставит его одного, что страшно ей за любимого человека и что она никуда не уйдет.

— Вы понимаете, не могу, не могу я без вас. Коля, ты слышишь меня?!

Николай Иванович отозвался не сразу. Повернулся круто, сверху вниз посмотрел в остановившиеся и заполненные страхом глаза Маргариты Васильевны, сильными руками взял ее за острые девчоночьи локти.

— Если и будет еще один гроб, — сказал он глухим, изменившимся голосом, — советскую власть в нем не захоронят. Не они — мы забьем осиновый кол во вражескую могилу. Это уже агония их.

Потом Николай Иванович отвел Маргариту Васильевну в комнату Верочки, снял с нее шубу и валенки, уложил на кушетку, как маленькую.

— Не выдумывай глупостей, — сказал он при этом строго, — никуда мы отсюда не уедем. Ложись и спи. — Присел было на табуретку у столика, чтобы другими словами успокоить девушку, но у крыльца затопали сразу несколько человек. Громыхая шашкой, в соседнюю комнату вошел милиционер, с ним еще кто-то.

— Ладно, спи! — еще раз сказал Николай Иванович и, прикрыв за собою дверь, ушел к ним.

Легко сказать «спи!», а попробуй хоть на минуту забыться, когда один за другим кошмары перед глазами.