К своей звезде - Пинчук Аркадий Федорович

Аркаша искренне расстроился. Его толстые губы по-детски топырились, лоб морщился, плечи удивленно подымались.

– Поймите, Катя, – говорил он грустно, – я – моряк, мне надо, чтобы кто-то меня ждал на берегу. Без этого можно с ума сойти…

– Дайте мне время, Аркаша, – просила Катя. – Я пригляжусь к вам, привыкну. Нужна же если не любовь, то хоть какая-никакая симпатия. Но это должно прийти естественно. Ваши подарки давят на психику. Я так не могу.

– Куда мне с ними? – пожимал он плечами. – Не солить же.

– Я их продам, если хотите, – предложила Катя. – Деньги переведу на ваш счет. Может, что-то и себе куплю.

Он только махнул рукой. И вот уже третий год тянется эта волынка. Два или три раза в год он возвращается из плавания в Ленинград, привозит ей кучу всякого заграничного барахла, Катя распродает кое-что подружкам, кое-что оставляет себе, деньги исправно переводит на его сберкнижку, каждый раз вручая ему подробный письменный отчет. В последнюю встречу он напился и заснул, упав на ее кровать. Катя, не раздеваясь, спала под пледом на диване. Утром Аркаша был молчалив и хмур. От завтрака отказался. Выпил бутылку холодного пива и, сказав: «Пока», – ушел. Скоро полгода, как он исчез с горизонта. Катя хотела, чтобы ему повезло, чтобы он нашел достойную женщину, которая бы любила его и ждала. Хотела она этого искренне, но поверить в реальность этого не могла. И ей было немножко горько. Он все-таки неплохой мужик, и преодолеть два-три раза в год свою брезгливость было бы не так уж трудно.

Так ей думалось. Но не устраивала ее синица, добровольно садившаяся в руку, ей хотелось достать журавля с неба.

И вот сегодня, в разговоре с Ниной, Кате показалось, что возможность такая как никогда близка. У нее в руках адрес, она немедленно поедет к нему. Катя верила в удачу. Она с трудом не показала своей радости Нине. Она чувствовала: идет праздник и на ее улицу.

Ее уже давно не мучила совесть за ту вероломную цензуру, которую она изощренно осуществляла в течение нескольких месяцев десять лет назад. Даже будучи больной, с сорокаградусной температурой, она все равно каждый день шла на почту за письмами, чтобы ни один конверт от Ефимова не проскочил к адресату. Рвала его послания не читая, сжигала их в печке, и долго перемешивала железным прутом золу.

Все это потом забылось, поросло быльем. И только постоянной была тихая ненависть к Нине, к ее счастливой удачливости. Но правда должна быть, должна! Пусть через десять лет, но она восторжествует.

Прохлада невской воды остудила ноги, тень гранитного парапета закрывала голову, и Катя, бездумно созерцая противоположный берег, постепенно успокаивалась. За спиной гудели машины, сворачивающие с моста Лейтенанта Шмидта, громыхали на стыках трамваи, какие-то желторотые юнцы, стоявшие на верхней ступеньке спуска, плоско острили по ее адресу, а Катя смотрела на тот берег, на дом, который ей однажды приснился, и почти верила, что не за горами день, когда она не во сне, а наяву войдет в этот дом в длинном белом платье, крепко держась за руку Феди Ефимова.

– Мария Романовна, – в трубке звучал взволнованный голос, – извините, ради бога, за беспокойство, может вы что-нибудь слышали?

– Кто это? – не поняла Маша.

– Пименова я. Звоню вам по просьбе наших женщин. Говорят: «Ты женсовет, ты и узнавай». Что у них в полку случилось? Вы не знаете?

– Ничего не знаю.

– Не звонил Иван Дмитриевич?

– Никогда днем не звонит. Он что, вам звонил?

– Да нет, летать давно перестали, а домой не идут. И все телефоны молчат. Дежурному позвонила, говорит, все в порядке. А бабы чувствуют, их не проведешь.

– Вы успокойте там всех, – как можно мягче сказала Маша. – Я бы давно знала. Поверьте.

– Спасибо, – ответила после некоторого молчания трубка. – Извините. – И побежали короткие гудки.

Маша надавила рычаг аппарата и тут же набрала телефон Волкова. В кабинете никого не было. Она позвонила дежурному по части, представилась, спросила, где командир. И тот, ничтоже сумняшеся, выложил:

– Не знаю. У нас тут не вернулся самолет…

Кровь ударила Маше в виски. Не дослушав до конца объяснение дежурного офицера, она бросила трубку на аппарат и, в чем стояла, выбежала на улицу.

Она никогда не размышляла, как ей лучше поступить в том или ином случае. Один был обет, на всю жизнь: поступать так, как хорошо ему. Ладится у Ивана – счастлива и она. Ее мать была всегда ей прекрасным примером. Она прошла с отцом через все его гарнизоны и всегда повторяла одно: «Его жизнь – моя жизнь. Он служит, я помогаю. Значит, оба служим. Не царю-батюшке, Родине служим». Она гордилась званием «жена офицера» и то же самое внушала дочери: «Выйдешь за офицера, про себя забудь. Вот тогда и почувствуешь, что такое счастье».

Когда Маша сказала матери, что решила выйти замуж за летчика, та заплакала.

– Жизнь у тебя будет нелегкой. Но поверь моему опыту: трудное счастье дороже ценится.

Вначале Маша пыталась совместить обязанности жены и дизайнера. До рождения сына она еще успевала и там, и там. Потом поняла, что, если долго сидеть на двух стульях, можно оказаться между ними, и, несмотря на медали ВДНХ, полностью переключилась на домашние заботы.

И хотя забот этих было не так уж много – Ивана и кормили, и одевали в части, – она находила для себя занятия, которые радовали Ивана. Ведь порадовать человека несложно. Надо только захотеть. Надо хотеть этого постоянно. И радость, как бумеранг, вернется к тебе.

Первая серьезная проблема вошла к ним в семью, когда подрос Геша. Парень нуждался в отцовском внимании, а Иван не мог его оказать в той степени, в какой считал нужным. И от этого нервничал.

– Не надо, – сказала Маша. – Ему нужны не слова твои. Ему твой пример нужен. Если о тебе будут говорить, что ты честный человек, хороший летчик, справедливый командир, – большего и не надо. Пошептаться с ним, пооткровенничать, удержать от глупостей – это и я смогу. Это пустяки. Он должен мужчиной расти. Он должен гордиться отцом. Вот это главное.

И то, что Гешка укатил, не посоветовавшись с отцом, Машу не пугало. Она уже видела: сын вырос на крепком стержне. Его не сломать. А если и совершит какую-нибудь глупость, то это только на пользу – поймет, что не такой он умный, как ему кажется. Поэтому к переживаниям Ивана относилась с легким юмором. Ей нравилось, когда он беззлобно ворчал, чертыхался. Выпустив пар, он всегда становился добрым и ласковым.

Сейчас на него свалилась тяжкая ноша. Новая техника, перелет на Север, предложение перейти на новую должность и самое тяжелое – ему предстояло принять решение, как быть с Чижом… А тут еще Гешка. В другой ситуации и не заметил бы своеволия сына, а тут…

Нет, с такой нагрузкой ему просто опасно подыматься в небо. Маша знает – там нужна светлая голова. А он полетел. И вот новость – не вернулся самолет. Конечно, это еще ничего не значит. Садились на других аэродромах, садились на грунт, катапультировались, блуждали по нескольку суток, возвращались, летают снова. В панику бросаться не надо, не вернулся – не значит…

Маша шла так быстро, что начала задыхаться Увидев такси, подняла руку.

– Куда? – спросил водитель. – У меня пассажир.

– На аэродром.

– Садитесь, по пути, – водитель был хмур. – Уже который рейс туда гоняю. А назад – порожняком. Что там стряслось у вас?

– Ничего, – сдержанно ответила Маша, садясь рядом с женщиной.

– Ничего, – хмыкнул таксист. – Уже весь город гудит, что летчик разбился, а вы думаете – секрет. Вон, видите, еще две спешат? Тоже туда. Не возражаете?

Он притормозил машину. Действительно, женщины бежали на аэродром. Маша где-то видела их лица, но вспомнить не могла. Наверняка знала – жены летчиков.

– Перед вами вез дамочку, так она точно знает, – продолжал водитель, – кто-то из начальства загудел, говорит.

Маша посмотрела на соседку. Эту женщину она видела впервые. Захотелось заговорить.