— Эсси рассказал мне о вашей жизни.
Урве удивленно подняла брови, крутя в руках вечное перо.
— Выходит, я, сам того не желая, обидел вас вчера.
— Вы? Нет, нисколько. Я сама... — Она закусила губу, так как не имела ни малейшего понятия, в чем она сама виновата.
— Можно, я закурю?
— Ну конечно.
Урве придвинула поближе мраморную пепельницу. Их пальцы на мгновение соприкоснулись.
— Позже я дополнил свою разгромную речь — я пробормотал что-то о возможности исключений, но одно из исключений уже ушло.
Какая-то неожиданная ей самой робость овладела Урве — она не находила слов. А он мог каждую минуту встать и уйти, потому что ведь и его ждала работа. Сигарета уменьшалась с невероятной быстротой, пока он рассказывал, что говорил ему об Урве Эсси.
— Эсси, очевидно, часто видит людей не такими, какие они в действительности, а лучше. И много ли он меня знает, — решилась возразить Урве.
Ристна вдруг засмеялся.
— У Эсси острый глаз. А вы ведь еще только начинаете свою жизнь. Сейчас вы еще...
— Сейчас я никто.
Встретилась две пары веселых глаз. Урве и Ристна весело рассмеялись.
— Я не докончил фразы, вы, очевидно, думаете быстрее меня. Я собирался сказать, что сейчас вы еще не вполне твердо знаете, зачем вам, в отделе информации, английский язык.
На краю стола действительно лежал учебник английского языка с вложенными в него тетрадками. Урве быстро спрятала книгу в ящик стола. Человек с большим удовольствием демонстрирует знание иностранных языков, чем те усилия, которые ему приходится тратить, чтобы выучить их.
Ристна посмотрел на часы и вскочил.
— Я отнял у вас столько времени!
— Ну что вы!
— Жаль... — Он с грустью улыбнулся. — Я спешу в институт. Лекции. Что ж. Я убедился, что вы не сердитесь на меня, и теперь мое сердце спокойно. До свидания.
Он идет в институт. Молоденькие девчонки могут там часами слушать его, смотреть на него. В институте наверняка много красивых девушек...
Урве вышла из комнаты. Ей надо было взять у машинистки «ультразвук» и «встречу с писателями»...
В начале следующей недели, придя с машиностроительного завода в редакцию, Урве увидела на столе записку:
«Вас просили позвонить между 12—13 по телефону 43-397 Ристне. Я в спортзале «Калев». Приду после обеда.
Ноодла».
Было три четверти первого. Дрожащим пальцем она набрала номер. Низкий мужской голос ответил. О, как телефон меняет голос!
— Извините, я, кажется, очень назойлив... но чашка кофе...
Скажи это Оявеэр, Урве, не говоря ни слова, бросила бы трубку. Но сейчас она видела темные глаза — иногда веселые, а иногда почему-то такие грустные, догадывалась, как ему неловко сейчас. Ей самой было немного неловко. Они же оба понимали, что чашка кофе просто жалкий предлог. Но все же это был предлог, и первое свидание в маленьком кафе состоялось.
В этот вечер Урве вернулась домой поздно. Она старалась не смотреть даже на мать, которая хлопотала у духовки, разогревая ей ужин. Садясь ужинать, Урве задумчиво сказала:
— Надо бы поставить телефон.
Рейн седел в комнате за столом. По всей вероятности, писал домой письмо. Как жаль, что он сейчас не на работе. Урве хотелось остаться одной и разобраться в своих чувствах.
Ахто играл. Для строительства, развернувшегося в углу комнаты, необходимы были камни. Он возил их из кухни — под столом находился карьер — на маленьком самосвале, который был гораздо лучше настоящего, потому что доставлял груз даже на трех колесах.
Скоро у малыша день рождения. Третий в его жизни. Урве тихонько вошла в комнату, взяла книгу.
— Ты сегодня задержалась, — заметил Рейн.
— Да, работа, — едва слышно ответила она.
На столе перед Рейном лежали бумаги, испещренные цифрами.
— Что ты скажешь, если мы покроем потолки фанерой? — Не дожидаясь ответа, он горячо продолжал: — Так будет гораздо красивее, и, честно говоря, штукатурить потолки невероятно нудная работа. Фанеру можно прибить и зимой.
— Конечно, если так лучше.
— Да-а, — развел руками муж. — Сделал точный подсчет. Конечно, штукатурка дешевле. Иди-ка, взгляни!
— Послушай, если ты... Если работы меньше...
— Работы, пожалуй, не меньше. Подумай сама — положить фанеру, прибить рейки... Опыта ведь нет. Но чище и красивее.
— Деньги достанем, лишь бы получить фанеру.
— Найдем! У меня теперь столько знакомых. Так что если ты согласна в отношении денег... — Рейн встал и прикрыл дверь. — Я тут как-то спьяну наболтал ерунды. Ты забудь, ладно?
Урве стояла у стола и смотрела на листы бумаги с вычислениями. Нет, тот вечер невозможно забыть. Он заставил вспомнить многое из того, что уже давно забылось. Например, его собственное признание о том, как ефрейтор Лейзик во время игры в волейбол подыгрывал старшине Хааку, лишь бы увидеться со своей девушкой. Да, у Рейна есть эта черта — он способен унижаться, лебезить, если ему что-то надо... Урве же никогда не отказывалась помогать ему. Когда они жили дружно, она давала ему деньги из рук в руки. Когда были в ссоре, деньги клались на стол, под пресс-папье. Ссоры не мешали ему строить.
Урве усмехнулась.
— Урр, знаешь, я же очень люблю тебя, просто отчаянно люблю.
Урве подумала: «Когда тебе нужны деньги».
— Знаешь, Урр, я обшивал сегодня большую комнату досками, и угадай, о чем я думал? — Он еще понизил голос. — Нам не нужно больше ждать.
— Чего?
— И года не пройдет, как мы будем жить в собственном даме.
— Ну и что?
— Ну, малышу скучно одному, вот о чем я думал.
— Нет!
— Почему?
Урве отошла от стола и встала посреди комнаты.
— Я не хочу. Во-первых, моя работа... И потом я же учусь в школе иностранных языков. Или ты думаешь, что я смогу учиться и...
— Хорошо, хорошо... — Рейн стиснул зубы. — В свое время, если помнишь, у нас был разговор об этом.
— Был. А сейчас я не хочу.
Оба тяжело дышали.
— Интересно. Похоже, что ты уже...
Урве внимательно смотрела на мужа. Рейн уже несколько дней не брился, и его редкие зубы казались особенно белыми. Почему он так усмехнулся? Господи, до чего противное лицо!
— Ну, что ж ты не кончаешь фразы?
И тогда Рейн закончил фразу:
— Что-то подозрительно много бегаешь. Отсюда все и идет.
Они долго не ложились. Говорили мало. Каждое слово надо было как следует заранее взвесить. Оба чувствовали себя задетыми. Урве считала, что своей работой она приносит обществу пользу. А Рейн был уверен, что от него пользы больше. Он защищает интересы семьи, а семья — основа советского общества.
Ахто пожелал отцу и матери спокойной ночи.
Они приласкали его, поцеловали, каждый из родителей думал, что его ласка сыну приятнее.
В комнате наконец стало тихо. Только в кухне изредка булькала вода и робко позвякивала вымытая тарелка или вилка.
Затем Урве стала устраивать себе постель на стульях. Рейн быстро встал, натянул пиджак и процедил сквозь зубы:
— Кровать твоя. Спи в ней. Хоть вдоль, хоть поперек!
8
Каждая мать стремится поделиться с дочерью самым ценным из того опыта, который накопился у нее за долгую жизнь. Даже в том случае, если они очень разные люди. Даже в том случае, если дочь не нуждается в мудрых советах матери.
Не Урве принесла в дом раскладушку, а муж. Пусть мать знает, что у ее дочери нет и не может быть мужа. Того, кто собирается продавать на рынке огурцы и редиску, она не считает своим мужем. И если они вынуждены жить под одной крышей, то только ради Ахто. Работа, сын и учение — вот все, что осталось у нее после последней стычки.
Удивленными глазами смотрит старая женщина на свою красивую дочь, на ее склоненную над исписанными страницами завитую голову. «У нее, очевидно, уже другой», — в отчаянии думает она.
Нет, решение Урве непреклонно. Только работа, сын и учение. Но уже на следующее утро, словно так захотелось судьбе, она встретилась с Ристной. Она как раз покупала в газетном киоске свежий номер журнала «Лооминг», когда из людского потока навстречу ей вышел Ристна и, здороваясь, протянул руку.
